Рудобельская республика - [42]

На большом дворе поставили в козлы винтовки с короткими блестящими штыками. Запыхтели длинными трубками, загалдели важные и медлительные солдаты. Пожилые выглядят утомленными и безразличными, молодые еще шутят и вертятся возле кухонь, расхаживают по двору и большому саду, а высовываться за ворота пока не решаются: наслышались в Бобруйске и Глусске про «лесных бандитов» и боязливо посматривают на каждый куст.

Дня через два со взводом немецких солдат приехал на коне молодой хозяин имения барон Петр Николаевич Врангель. На нем была лохматая бурка, наброшенная на походный, из генеральского сукна, мундир, маленькие звонкие шпоры, надвинутая на самые брови зеленая фуражка с кантами. Худосочный, подтянутый, нервозный хозяин имения совсем не походил на пана; он не знал, когда надо пахать и бороновать, молотить и сеять, но всегда знал одно: этот белый дворец с колоннами и просторными залами, с лосиными рогами и персидскими коврами — его собственность, что поля и леса, раскинувшиеся на десятки верст вокруг имения, принадлежат ему. Все последние годы, до самого переворота, имение приносило ему такой доход, что никогда не надо было думать о деньгах. Они сами текли к нему в дом.

Рудобельское имение барону Врангелю досталось в приданое от камергера царского двора Михаила Васильевича Иваненко. После свадьбы барон с молодой женой был здесь лишь однажды. Потом они уехали в Таврическую губернию, в шикарное имение, записанное на имя тещи, которую до свадьбы барон уже называл maman.

Теперь Врангель решил обосноваться во дворце и на этих землях, напомнить мужикам, кто здесь хозяин. Но судьба сыграла злую шутку — он бессилен. Приходится надеяться только на штыки вчерашних врагов — кайзеровских солдат.

На крыльце барона встречал Николай Николаевич. В последнее время он очень сдал и был похож сейчас на застенкового шляхтича.

Они сразу прошли в большой кабинет.

— Расскажите, что происходит здесь, дорогой Николай Николаевич, — с деланной вежливостью сказал хозяин, развалившись в глубоком кресле.

— Вынужден честно признаться, что положение самое что ни на есть критическое, нищенское положение, ваша светлость. Имения, как такового, считайте, давно не существует. Батраки разбежались, никого не слушают, ничего не хотят делать. Митингуют, разделили ваши земли, под метлу вымели зерно из амбара. Мужики с ружьями шляются по лесу. Одна надежда на волю божью да на армию кайзера Вильгельма.

— А вы, батенька, паникер, — усмехнулся Врангель и нервно заходил по комнате. — Это, думаете, все? Думаете, лаптежники удержат власть и будут диктовать свои варварские законы? И на немцев не очень-то надейтесь, — заговорил он тише. — Русское офицерство живет и сражается. Мы еще ударим так, что пыль только останется и от большевиков и от этих временных «освободителей». И вы не имеете права сидеть сложа руки. Неужели здесь все за большевистскую коммуну? Разве зажиточные хозяева на хуторах не понимают, что их ждет петля, а детей — сума? Неужели они сидят и ждут, когда придет нечесаный дикарь и средь бела дня обдерет их как липку?

Врангель пробежал несколько раз из угла в угол кабинета, остановился посреди мягкого ковра и, чеканя каждое слово, произнес патетически:

— Если бы не великая миссия спасения России от этой нечисти, я бы здесь навел порядок. Кровь со слезами брызнула бы из этого быдла. А пока надо умело возглавить близких нам людей, владельцев хуторов, молодое офицерство, которому мерещатся генеральские погоны. При-ду-шить! — Он сжал жилистый кулак. — В самом зародыше придушить даже мысли о «равенстве и братстве»… Мужик есть мужик, а господин есть господин. Власть принадлежит сильным и умным избранникам. А вы тут распустили нюни.

Николаю Николаевичу было обидно слышать упреки молодого хозяина. А он-то ждал благодарности за то, что сберег хоть то, что можно было уберечь. В глубине души он старался не столько для барона, сколько для себя. Не раз подмывало прихватить самое ценное, бросить эту завшивленную и бунтующую Россию и бежать куда глаза глядят: в Румынию, Чехию, Францию. Купить клочок земли, и быть самому себе хозяином, и не служить черту лысому. Но заговорил Николай Николаевич о другом:

— Осмелюсь доложить, ваша светлость, что, если бы мы распустили нюни, от вашего имения остались бы только головешки. Не без моего участия на хуторах действует отборный отряд наших людей под началом молодого прапорщика Казимира Ермолицкого и бывшего учителя Порфирия Плышевского. Три волости давно под их контролем. А с рудобельской бандой Соловья сам Довбор-Мусницкий не совладал. Эти головорезы разоружали солдат, не пропустили в Ратмировичи бронепоезд, заманили в западню и перебили целый отряд легионеров.

— Не пугайте! Про «страхи» я наслышался по дороге сюда, — перебил барон. — Давайте лучше подумаем, с чего начнем. К вечеру подготовьте список тех, кто растаскивал мое имущество, кто делил земли, и предъявите им счет: в двадцать четыре часа все доставить на место. Вам ясно?

Николаю Николаевичу было настолько ясно, что даже лицо его посветлело. Вернуть все назад — то же самое, что вырвать кость из волчьей пасти. А что на это скажут ревкомщики? Они же где-то здесь, пока притаились, но начеку. И неспроста без боя пустили сюда немцев. Может, и этих ждет западня. Одним словом, спать надо не раздеваясь. А барону что? Нашумел, наприказывал и уехал. Если удастся, конечно. Эти соловьи-разбойники и его могут вздернуть на горькую осину.