Рудобельская республика - [30]

Когда паны еще спали, Роман Соловей зашел в кузницу к Янису Гайлису. Старый латыш прожил век и оглох в панских кузницах, согнулся под тяжестью молота, поседели голова и усы от забот и нужды, и только глаза были ясные и добрые, как у ребенка. Янис знал Романа с молодости: они вместе батрачили в поместье Иваненки, по соседству корчевали вырубки и оба когда-то засматривались на красивую веселуху Луизу. А когда она не послушалась родителей и пошла замуж за Соловья, Янис не раз хотел встретить мешковатого Романа на узкой лесной дорожке, но никак не выпадало. Хотел, да и сам избегал этих встреч. Он успокоился только после своей женитьбы. Луизы давно нет на свете. Повырастали Романовы и Янисовы дети. Теперь у каждого свое горе. Романов Костик, убегая из румынского плена, дополз до своих окопов и погиб в первом же бою, а Янисов Донат сложил голову под Перемышлем. Встретятся старики, погорюют, повздыхают и разойдутся. А теперь не так-то просто и встретиться: Янис — под поляками, а Роман на той стороне, у большевиков, где всем командует его старший сын.

Поэтому и удивился Янис, увидев на пороге кузницы Соловья с Марылькой.

«Лабдиен», — оба поздоровались по-латышски, бросили свою ношу у порога. Роман пожал черную шершавую ладонь кузнеца и сразу взялся за отшлифованную сотнями мужицких рук ручку — стал раздувать большой кожаный мех. Загудел горн. Янис ласково посмотрел на невысокую стройную Марыльку. Она была чуть темнее матери, а так — вылитая Луиза. Насупил брови и спросил у Романа:

— Чего это вас нелегкая принесла? Увидят легионеры и всыпят по «двадзесце пенць»[17].

— Ты ж, может, не продашь, откуда мы? А на лбу ни у кого не написано, какой он: красный или белый. Морщак и армяк — одна хворма и тут и там… Это ж наскребли в засеке трохи гречки да в крупорушку принесли.

Янис смотрел на Соловья и улыбался в желтые, прокуренные усы.

— Ты мне, Роман, хоть теперь голову не дури. Мы уже старые, и делить нам нечего.

Он взял мешочек. Приподнял его и взвесил в руке. Покрутил головой и засмеялся.

Марылька с тревогой следила за кузнецом.

Янис молча большим совком разгреб кучу угля.

— Все, что надо, можешь спрятать здесь, а гречку неси на крупорушку.

Прихватив гаечный ключ, он вышел во двор и начал подтягивать гайки на старом возу, посматривая по сторонам.

Роман с дочкой вынули из котомки восемь гранат, все их сложили в один мешок, сверху присыпали гречкой, завязали и загребли углем. Увидев, что все готово, в кузницу вернулся Янис.

— Говори, что дальше делать.

— Придет к тебе человек с ключом от этого замка, — Роман достал из кармана небольшой замок от сундучка, — ему и отдашь. Вот и вся твоя работа. Ключ подойдет, — значит, он.

Соловей отдал дочери ключ и помог забросить поклажу на плечо. Марыля вышла из кузницы и подалась в соседнюю деревню.

Роман подождал маленько, подкачал еще мехи, выглянул из дверей и подошел к кузнецу:

— Спасибо тебе, Янис.

— А ты не благодарствуй. Не тебе ж одолжение делаю. Да какое там одолжение? Давай иди. — И старый Гайлис не то обнял, не то подтолкнул в плечо Романа. — Если остановят, скажи, что был у женкиного свояка.

Роман, понурив голову, потопал к зимнику.

2

От заката до рассвета рыли партизаны окопы и ямы в ельнике у моста. Вдоль реки, за ольховыми и ракитовыми кустами, менялись караулы. На свежем бруствере установили пулемет, отбитый у легионеров березовскими хлопцами.

Все отряды собрались в Карпиловке и ждали приказа Соловья.

— Чего нам сидеть? Налетим на Холопеничи ночью, и все эти «канарейки» только зубами залязгают, — требовали самые нетерпеливые.

Соловей удерживал их, говорил, что нечего без надобности подставлять головы под пули, убеждал, что надо зверюгу заманить в капкан и врезать так, чтоб и дорогу сюда забыла.

Когда из-за реки вернулась Марылька и рассказала, что в Хоромцы, Катку и Косаричи подходят новые отряды легионеров, председатель ревкома собрал всех партизан возле волостной управы, вскочил на почерневшие бревна, что лежали у соседней хаты, поднял руку, спокойно и твердо заговорил:

— Товарищи, не сегодня-завтра наемники капитала, белопольские легионеры, пойдут на нашу волость. У них конница, английские карабины, немецкие пулеметы и пушки, патронов как песку. У нас оружия такого нет. Но мы верим, что победим, потому что каждый сражается за свою землю, за свободу, за советскую власть. Кто стал в наши ряды, должен знать, на что он идет. Может, и не все вернутся из этого боя, может, мы потеряем наших товарищей, но нам не страшно погибнуть за лучшую долю.

В толпе начали всхлипывать женщины. Партизаны молчали, сжимая винтовки. Колыхались овечьи шапки и солдатские папахи, вился синий дымок от самокруток и таял в измороси сырого весеннего дня.

— Товарищи, — снова заговорил звонким и чистым голосом Соловей, — тот, кто готов драться за нашу власть, пусть послушает и подпишет партизанскую клятву. А кто не хочет или боится, пусть идет к бабе на теплую печь. — Он окинул взглядом толпу. Зашевелились партизаны, начали оглядываться, но не увидели, чтобы кто-то покинул строй.

Соловей достал из карманчика потертого зеленого френча бумажку, аккуратно развернул ее. Снял шапку. Сняли шапки Левков, Драпеза, Молокович. Всколыхнулась толпа: один за другим начали партизаны стаскивать старые солдатские папахи, овечьи шапки, военные фуражки. Ветер развевал густые черные и светлые чубы, трепал реденькие пряди на облыселых головах и седые гривы дедов. Соловей услышал, как какая-то женщина шепотом спросила: «Бабоньки, может, и платки надо снять?» Было так тихо, что слышался даже шелест бумажки в руках.