Рудобельская республика - [28]

— Мне товарища Каменщикова.

— Слушаю вас.

Анупрей протянул конверт от Мясникова. Каменщиков пробежал записку глазами, прикусил губу, задумался. По его выправке, по манере держаться и говорить Драпеза сразу узнал недавнего офицера. На плечах френча еще не выцвели следы от погон. «Ну, этот найдет причину, чтоб не дать», — подумал Анупрей и неожиданно услышал:

— Хорошо, чем можем, поможем. Завтра утром в шестом пакгаузе вас будет ждать товарищ Васильев. Я ему все передам. Поможем и транспортом. Лишь бы только тихо прошла эта ночь.

Каменщиков подошел к столу, вырвал из блокнота листок и размашисто написал: «Тов. Васильев! Удовлетворите рудобельских партизан согласно разнарядке т. Мясникова», расписался и подал листок Анупрею.

— А пока из моего резерва получите личное оружие. Сколько вас? — Анупрей сказал, что их шестеро. — Значит, шесть винтовок, по сотне патронов и по три гранаты выдаст вам дежурный. Ночевать придется на вокзале. Больше негде.

Драпеза щелкнул стоптанными каблуками, приложил ладонь к шапке. Каменщиков улыбнулся и протянул ему руку:

— Узнаю солдата. Желаю успехов вашим партизанам. Правильно поступаете. Само ничего не приходит.

— Мы и не ждем, товарищ командир. Было б только чем, а мы любому дадим по загривку. Без струмента ж и гниду не убьешь.

Командиры весело захохотали. Анупрей по-военному крутанулся, аж задрожал язычок свечки.

Рудобельцы получали оружие в коридоре. Анупрей передавал его от дежурного хлопцам.

— Хоть за войну и намозолила плечи трехлинейка, а теперь с ней веселей и спокойней, — сказал Звонкович.

Потом все двинулись к вокзалу. Там, как на каждом вокзале военного времени, было людно и шумно.

Рудобельцы примостились возле печи. Под головы положили жесткие торбочки, закутались в кожухи, свитки, зипуны. Утомленные столькими беспокойными и бессонными сутками, они сразу уснули. Ни паровозных гудков, ни грохота дверей, ни разговоров, ни ругани и криков они не слышали.

Далеко за полночь содрогнулся пол, что-то натянулось как струна и лопнуло, загрохотало, заухало, затопали сотни ног, зацокали конские копыта, затрещали пулеметы. Слышались команды, пересыпанные густой бранью.

Свечка погасла. Люди кричали, хватали свои котомки, давились в дверях и, вырвавшись, бежали неизвестно куда.

Анупрей высадил прикладом окно.

— Хлопцы, за мной!

Забренчали винтовки и патроны в торбах. Вся шестерка выскочила на перрон и помчалась вслед за солдатами.

— Держитесь вместе! — крикнул Ничипор Звонкович.

Они взобрались на железнодорожную насыпь. По дороге неслись пулеметные тачанки, а высоко над головами выли снаряды и, ухая, падали где-то далеко за станцией. Вспыхивали розоватые отблески, и оседала под ногами земля. Куда бегут люди, что случилось за эти несколько часов, рудобельцы не знали. Они пристали к какой-то части, ее вел тот самый усатый командир, которого они недавно видели в вагоне Каменщикова. Анупрей только успел сказать:

— И мы с вами.

— Становитесь на левый фланг. — И зычно скомандовал: — Построиться. Никакой паники.

Залязгали приклады винтовок, зашуршали по снегу ноги.

— Товарищи! Легионеры прорвали нашу оборону в районе Татарки, хотят захватить Осиповичи и Минск. Наша позиция — с правой стороны железной дороги на подступах к станции. На защиту революции — шагом марш!

Последними в колонне шла шестерка рудобельских партизан. Заколыхались во мраке штыки, по дорогам зазвякали подковы, загрохотали колеса, перекатывалась команда, послышались крики и ругань.

На востоке гремели пушки, сверкали темные молнии разрывов, захлебывались пулеметы. Казалось, от близкого боя усилился и потеплел ветер, осел разбитый сотнями ног снег, посветлело в поле.

Где-то неподалеку небо осветило багряное зарево. Оно росло и краснело, из него вырывались клубы серого дыма и языки яркого пламени. Видно, горела деревня. Нарастал гул стрельбы, гремели разрывы снарядов, в воздухе носились приглушенные крики и надрывный вопль.

Рассвело. Рота усатого командира сдерживала атаки легионеров в кустарнике, неподалеку от переезда. А по дороге ползли повозки с ранеными, сопели испуганные кони, отходили и отползали солдаты. Слева прорвались конные уланы. Поблескивали длинные палаши. Чувствовалось, что прорыв ничем не прикроешь, что силы неравные, а впереди еще бои да бои. Надо беречь каждого человека, каждый снаряд и патрон.

В этом бою был ранен Каменщиков. Его на дрезине увезли в Минск. На повязке, перекинутой через шею, нянчил раненую руку Яков Гошка. Оторванный от рукава тряпичный лоскут набряк кровью, завязанная ладонь прилипала к винтовке, когда он вместе со всеми ложился в придорожные канавы и стрелял по зеленовато-серым фигурам легионеров.

А они ползли, как из потревоженного муравейника, залегали, поднимались и бежали вновь. Падали красногвардейцы, падали и легионеры на серый снег, а из перелеска шли и шли новые цепи в зеленоватых шинелях.

Усатый командир приказал отползать на другую сторону станции, в ельник, что начинался за Осиповичами. На связанных винтовках несли раненых. Отходили короткими перебежками, а редкая цепочка бойцов прикрывала товарищей.

К полудню на станции и на улицах местечка на откормленных панским овсом конях гарцевали уланы. Сверкали длинные палаши, тускло мерцали металлические накладки на козырьках конфедераток и туго сплетенные галуны на воротниках шинелей, на погончиках.