Рудобельская республика - [26]

— Топайте, мужички, на второй этаж, — кивнул на лестницу дежурный.

Все двинулись следом за Анупреем по узкому мрачному коридору. Их обходили и толкали быстрые военные.

В небольшом кабинете навстречу им поднялся молоденький парень с припухшими красными губами, гладко причесанный на пробор, одетый в зеленый, чересчур широкий в плечах френч. Анупрей молча протянул ему бумажку, написанную Соловьем и Левковым. Тот прочитал просьбу ревкома, взглянул на мужиков, еще раз на бумажку, улыбнулся, вежливо попросил минутку подождать и, не закрывая дверь, пригласил в большой кабинет.

В комнате было несколько пожилых военных, возле самого стола примостился седоусый, кряжистый человек, похожий на паровозного машиниста. Когда вошли рудобельцы, все замолчали. К ним подошел довольно молодой, смуглый мужчина в солдатской гимнастерке, подвижный и очень стройный. Подал каждому руку, пригласил сесть на потертый кожаный диван и вдруг весело засмеялся:

— Несколько месяцев назад на этом диване сидел — кто бы вы думали? Сам Довбор-Мусницкий. А теперь сидят рудобельские партизаны, да, да, именно партизаны, и просят оружие, чтобы бить этого спесивого генерала. Вот так ирония судьбы. Хорошо вы его бьете, товарищи, по-настоящему, по-большевистски. Оружием мы вам поможем. — Он обратился к присутствующим военным: — Как думаете, чем будем их вооружать, товарищи? Учитывать надо условия и расстояние.

— У Василия Викторовича есть, да оттуда и добираться ближе к ним в лесную республику, — посоветовал усатый военный в кавалерийской шинели.

— Действительно, это, пожалуй, удобнее всего. — Мясников подошел к столу, взял лист бумаги и начал быстро писать толстым синим карандашом. Перечитал, положил в конверт и снова подошел к дивану. Передавая Анупрею пакет, объяснил: — Сейчас же отправляйтесь в Осиповичи. Туда только что уехал товарищ Каменщиков. Получите триста винтовок. Как думаете, пока хватит? — Рудобельцы заулыбались. — Две полевые пушки, шесть пулеметов, патроны, снаряды. Вот записка военному коменданту вокзала. Он вас отправит с первой оказией. Спешите. В Осиповичах не очень спокойно.

Рудобельцы поднялись и начали благодарить.

— Это вам спасибо от революционного правительства. И передайте своим товарищам, чтоб держались. Поднимайте на борьбу соседние волости, народ пойдет за вами. А там у вас такая крепость — ни один черт не достанет. Леса, болота — ваши союзники. Скажите, а кулаки, ну богатеи местные, не пробуют выступать против советской власти?

— Пока не высовывались, — ответил Анупрей, — но в застенках царские офицерики хоронятся и урядник на дальних хуторах отирается. Видно, попробуют куснуть. Оружие у них есть. Но мы теперь богаче их. И свой глаз в застенках имеем.

— Передайте товарищам Соловью и Левкову, чтобы обязательно держали связь с Бобруйском. Уком там пока в подполье, но действует… Ну, как говорили до революции, с богом, товарищи. — Мясников проводил рудобельцев до дверей, попрощался, пожал каждому руку.

12

С ночи потеплело. Оттаяли стекла, закукарекали петухи, почернела дорога, припорошенная соломой и навозом, потемнел лес, только кое-где на соснах еще белели снежные шапки. Хоть зима была в разгаре, но первая оттепель напомнила, что весна не за горами, что пора думать, как лучше панскую и шляхетскую землю вспахать и засеять. Весну ждет вся изголодавшаяся беднота, мечтая о своем загончике и полоске луга, о своем коне и кружке молока для позеленевших за зиму детей. Революция дала землю, вернула мужикам право на все, что веками отбирали у них камергер двора его императорского величества Иваненко, его деды и прадеды, а незадолго до Октября — худосочный барон Врангель.

Но никто никогда не отдавал награбленное без боя. Вот и надо драться, чтоб возвратить добытое мужицкими руками. И долго еще придется сражаться, много пролить крови, чтобы декреты революции стали законами для всех.

Корпус Довбор-Мусницкого дошел до Птичи и, говорят, жмет на Минск, а тут надо продержаться, отбиться, перехитрить, выстоять, пока подойдет Красная гвардия, и вместе с ней турнуть фанаберистых легионеров, чтоб и духу их здесь не было. Быстрее бы приехали хлопцы из Минска, тогда бы можно было вооружить всю бедноту и так ударить, что только бы перья летели.

— Александр Романович, спросить у вас хотел, — перебил мысли Соловья смуглый хлопец с цыганскими глазами. Он сидел на крыльце ревкома и ждал председателя.

— Чей же ты будешь? — окинул взглядом незнакомца Соловей. — Повырастали так, что и родного брата не узнаешь.

— Кондратов я, Ковалевича Кондрата. Может знаете?

— Кто не знает Кондрата? Как же тебя звать?

— Иваном. Батрачил у Ермолицких на хуторе, вот и не видели меня тут, а теперь хозяин взял да прогнал.

— Чем же ты не угодил ему?

Иван замялся, опустил глаза и начал шаркать морщаком по мокрым половицам крыльца.

— Любимся мы с ихней Гэлькой, замуж она за меня хочет, а старики, как дознались, — на дыбы и выгнали меня.

У Соловья от удивленья округлились глаза.

— Шляхтянка за батрака замуж?

— Какая она там шляхтянка? Не ихнего она роду. Не в родителей пошла. Жалеет всех, сама как батрачка. А теперь убежала из дому. Спровадили было ее к тетке на хутор. Побыла-побыла, да и говорит: «Домой пойду», а сама не домой, а в Хоромцы удрала, к экономке в няньки нанялась, за харчи служит. Старик уже к моему батьке прилетал. Отдай, говорит, дочку. А тот ни сном ни духом ничего не знает. Отцепись, говорит, мне своих ртов печем затыкать. Покричали, полаялись, с тем тот и уехал. Так и не знает, где Гэлька.