Ручная кладь - [56]

Нужно выпрямиться, но меня трясет от страха, и я не могу пошевелиться. Легкий смешок разлетается эхом по горам. «Это кто?», — в голове на какое-то мгновенье мелькает мысль, что «ментам» надоело ждать, и они обошли меня и теперь сидят, смотря свысока, и смеются над моими потугами. Я поднимаю голову и смотрю вверх. Надо мной возвышается крутой скальный зуб, на острее которого, метрах в пяти надо мной, стоит крупный горный козел и смотрит своим блестящим черным глазом.

— Хе-хе — говорит козел, мотнув головой. Затем несколькими большими прыжками перескакивает на другой скальный гребень и скрывается из виду.

Страх проходит. Я отползаю от края полки, выпрямляюсь и накидываю веревочную петлю на скальный выступ.

— Перила готовы, — кричу я и жду, когда Сашка поднимется. Дальше маршрут несложный. Мы связываемся веревкой и идем на вершину за запиской.

Вот оно, — ощущение достигнутой цели. Мы стоим на вершине, окутанные облаками и, слушая, как снежинки шуршат по пуховкам.

— Надо бежать в лагерь, — говорю я, наблюдая, как Сашка пишет записку.

Он послушно кивает головой, и мы бегом спускаемся к перемычке.

Я вижу, как двое «ментов» растягивают палатку, а Ира колдует у примуса.

— Вы чего, ребята? Мы вниз идем! — говорю я, с нескрываемым ужасом наблюдая происходящее.

В этот момент подходит третий из «ментов» и падает на рюкзак.

— Мы никуда не пойдем. Будем здесь ночевать! Сама тащилась еле-еле весь день. Мы из-за тебя только в пятом часу дошли, — говорит он, прерывая свою речь тяжелым дыханием.

Несколько секунд я не нахожу, что ответить. Подходит Ира и протягивает чашку чая. Я пью маленькими глотками в напряженном раздумье.

— Вы представляете, что такое ночевка вшестером в одной палатке на пяти тысячах? — начинаю я взывать к разуму.

— Ничего страшного, — звучат возражения, — заодно и акклиматизируемся.

— Какая акклиматизация! Мы все мокрые, завтра половина схватит пневмонию, — я говорю, но понимаю, что бесполезно взывать к тому, чего нет. Отдав Ире чашку, я снимаю рюкзак и говорю:

— Сейчас я возвращаюсь на вершину и вычеркиваю всех, кроме нас с Сашей из записки. Потому что вы на вершине не были, и восхождение вам не засчитано. Либо вы сейчас же собираетесь и быстро спускаетесь вниз.

Налегке, я иду быстрыми шагами, не оглядываясь. То ли злость, то ли выпитый чай придали мне невероятную энергию. Я не вслушаюсь в крики и возражения, которые звучат мне вслед. Мне нужно успеть подняться до темноты.

Пройдя почти половину пути, я останавливаюсь и смотрю назад. Я вижу, как фигурки удаляются с перемычки вниз. Раз, два, три, четыре, а где пятый? «Может Сашка уже ушел?», — появляется мысль. В этот момент я замечаю, что одна фигурка идет следом за мной. «Сашка?», — удивляюсь я еще больше. «Нет не он». Вдруг я понимаю, это — Ира. Я стою и жду, пока люди на перемычке не исчезнут из поля зрения, и начинаю спускаться. Ира начинает делать мне знаки руками, просит, чтобы я остановилась. Запыхавшись и тяжело дыша, почти добежав до меня, она смотрит с надеждой и неуверенно спрашивает:

— А можно мне на вершину?

Сквозь сплошные облака едва пробивают одинокие лучи заходящего солнца.

— Там не видно ничего, — я пытаюсь ее отговорить.

— Все равно, — говорит Ира и смотрит с мольбой.

Мы идем довольно быстро. Из-за сплошной облачности, я понимаю, что мы на вершине, только узнав недавно сложенный тур. Ирина тяжело дышит и смотрит по сторонам. Словно решив нас немного порадовать, порыв ветра на несколько секунд раздувает облако, окутавшее гору, и мы видим соседние вершины. Девушка, затаив дыхание, смотрит по сторонам.

— Как красиво, — вырывается из нее не то крик, не то вздох. Но следующий порыв вера, снова погружает нас в белую пелену.

— Все, бежим вниз, — говорю я, — пока наши следы совсем не замело.

Ира не очень технично, но быстро бежит. «Нормальная она девчонка, зря ребята ее ругали», — думаю я и бегу следом. В лагерь мы возвращаемся в полной темноте.

Крупные капли дождя громко стучат по крыше серебрянки, пробивая перкалевое покрытие и поливая нас ледяными брызгами. Я открываю полог палатки и мы, щурясь от яркого света, всматриваемся туда, где должна белеть снежная шапка Чапдары.

Чегет-Кара-Баши

В детстве, зачитавши до дыр книжку Амосова «Мысли и сердцу», я решила стать хирургом. Эту идею очень поддерживала моя преподавательница биологии, у которой я была любимой ученицей и мои дипломы и грамоты с олимпиад украшали стены ее кабинета, занимая свое почетное место между портретами Павлова и Мичурина. Она же и привела меня и институт нейрохирургии, где набирали школьников старших классов, собирающихся поступать в медицинский вуз, используя на всяких подручных работах, на которых не хватало сестер и нянечек. Тем, кто успешно справится с работой, было обещано целых пол-балла на вступительных экзаменах. Баллы на экзаменах меня нет интересовали, училась я хорошо и экзаменов не боялась, но познакомиться с профессией заранее, конечно, очень хотелось. Сначала нас водили группой, учили мыть руки, завязывать маски, халаты и бахилы. Потом разбили на смены, в которые мы дежурили. Первое мое разочарование наступила тогда, когда я увидела заведующего отделением и основного оперирующего хирурга — Николая Александровича. Вместо статного, худощавого мужчины, с длинные руками и тонкими аристократическими пальцами, коими в моем детском воображении должны быть хирурги, я увидела невысокого, коренастого, коротко стриженного, с короткими, сарделькообразными пальцами, мужика. Это хирург? Детские иллюзии упали на пол и с легким звоном разбились. На него я тоже, не произвела впечатление.