Ручная кладь - [58]

Пока старшей сестры нет, я могу свободно ходить в реанимацию и смотреть на пациентов. Поэтому я откладываю книгу, и иду смотреть на симптомы вживую. Смотреть на пациентов сложно и больно. Они на искусственной вентиляции легких, в горло вставлены трубки, а к лицам подключены маски, через которые закачивается в легкие воздух. Под ключицей, в руках и ногах стоят катетеры, куча различных трубочек (дренажей) воткнута в тело. Это совершенно неэстетично выглядит, совсем не так, как я себе представляла, и не похоже на то, что показывают в кино. Но я уже привыкла, и мой взгляд привлекает другое. Неожиданно для себя я вижу то, о чем только прочитала в книжке. Я внимательно наблюдаю, и понимаю, что я права. Я возвращаюсь к книге, и перечитываю нужный раздел. Я понимаю, что это как раз и есть то самое «что случится», о котором мне говорила Валентина Ивановна, отправляясь спать. Я бегу в сестринскую и дергаю ее за рукав. Старшая сестра мгновенно подскакивает на кровати:

— Что? — говорят скорее глаза, чем рот, который она прикрывает, чтобы скрыть зевоту.

Я рассказываю о своих наблюдениях.

— Ну, ты чудная, — говорит она мне, — книжек, что ли начиталась?

Я послушно киваю головой.

— Домой иди. — Повторяет мне сестра, — нормально с ним все, после операции это у всех так.

Я не унимаюсь и тащу ее в реанимацию. Она смотрит, махает рукой, и выталкивает меня к выходу.

— Заучилась ты, моя милая, — говорит она — отдыхать нужно больше, я в твои годы по танцулькам бегала, а не книжки читала.

Расстроенная, я бреду к выходу. Из ординаторской раздается смех. Я различаю голос Николая Александровича, и останавливаюсь рядом с дверью. Дверь чуть приоткрыта, я слышу, как врачи обсуждают только закончившийся футбол, а телевизор сообщает новости. «Спросить?» Мне страшно. Если я права, то к утру одним алкоголиком станет меньше, а если не права — стану объектом насмешек и шуток на ближайшую пару месяцев. Детское любопытство забивает все мои страхи, и я тихонько стучу в дверь.

— Да, — раздается из комнаты, — кто там, заходите.

Я просовываю голову, и, краснея, прошу Николая Александровича пройти со мной. Он устал и ему не хочется ни вставать, ни куда-то идти. Он просит рассказать, что мне нужно, и я, волнуясь и заливаясь краской, рассказываю о своих наблюдениях.

Врачи шутят и смеются.

— Ты хоть представляешь, как это выглядит? — говорит мне один из врачей.

— Мне кажется, что да.

Раздается дружный смех.

— Девочке захотелось в доктора поиграть, — кто-то шутит и в комнате снова все смеются.

— Откуда вы набрали этих вундеркиндов? — спрашивает Николая Александровича один из врачей.

— Нина, она у нас особенная, она отличница, — он делает многозначительную паузу и улыбается, — по литературе, — как бы вскользь добавляет он.

— Я схожу, посмотрю, Николай Александрович? — предлагает ординатор.

— Нет, я сам, все равно нужно сделать обход, — говорит он, медленно я тяжело поднимается и не спеша широкими шагами, идет по коридору, а я семеню следом.

— Нинка, я тебе, что сказала делать! — слышу я за спиной крик старшей сестры. Мы уже входим в реанимацию, и я показываю на пациента.

— Отойди! — его рука пытается отодвинуть меня от больного, но я отлетаю к выходу, падаю на попу и отъезжаю еще несколько метров по кафельному полу пока не стукаюсь головой о стенку.

Пока я прихожу в себя и пытаюсь встать, Николай Александрович говорит по селектору. Прибегают санитары, кладут больного на каталку и везут в операционную. «В розовую» успеваю заметить, значит серьезное и надолго. Ждать не имеет смысла, и я ухожу домой. В следующий мой приход никто этот случай не вспоминает, и мое присутствие сводится к уборке, помощи сестрам и чтению книг. Мне здесь совершенно неинтересно. Врачи со мной не общаются, с медсестрами общаться мне не хочется самой. Пациенты, не вызывают никакого сочувствия, только отвращение. Я периодически ловлю себя на мысли, что не понимаю людей, которые гробят свое время, свою жизнь свой талант, во имя их спасения. Желание стать врачом куда-то пропадает, я понимаю, что так же, как они, самоотверженно, из года в год, из раза в раз, штопать эти пустые, испитые головы просто не смогу. «Нет, медицина — это не мое», — решаю окончательно я для себя, и иду к Николаю Александровичу, сообщить, что больше не буду ходить на занятия.

— Ну что, отличница, — говорит он, увидев меня, — из тебя получится хороший врач, приходи, я дам тебе рекомендацию, только не в хирурги, хорошо? — говорит он улыбаясь.

Мне неловко и стыдно, я опускаю глаза и краснею.

— Да нет, говорю я, я не пойду в медицину, не мое это.

— Почему это? — он удивленно несколько секунд смотрит на меня, но потом добавляет, — это правильно, не легкий это хлеб.

***

— Ты медицину сдала? — я вздрагиваю и возвращаюсь из воспоминаний в действительность.

— Нет еще, сейчас пойду.

Я закрываю книгу, по которой мне предстоит сдавать экзамен, и иду в кабинет нашего врача.

— Третий разряд, экзамен сдавать? — врач смотри на меня с нескрываемым раздражением и презрением.

— Фамилия как?

Я называю фамилию, он отыскивает мою книжку альпиниста.

— Нина, значит, ну расскажите нам, Нина, — он на минуту задумывается, — что вы будете делать с открытым переломом голени.