Ручьи весенние - [76]

Под ногами чавкала грязь. «Как буду переходить, проклятую?» — Андрей вспомнил о канаве на окраине села, у колхозной кузницы. Днем он перебирался через канаву по двум старым боронам. «Теперь они, наверно, обледенели, дважды два выкупаться».

Устойчивый запах жженого угля, копоти, подпаленных копыт почувствовал издалека: «Кузница!»

И снова, как в магазине, вздрогнуло сердце: Андрею показалось, что за стеной кузницы послышался шорох.

«Скотина от ветра прячется, кому другому в эдакую непогодь?» — и невольно прибавил шагу. Каждый нерв, каждый мускул натянулись как струны, хотелось бежать от этого страшного места. «Спокойно! Спокойно!» — шептал Андрей, спускаясь к канаве по скользкой тропке.

Удар в затылок сбил его с ног в тот момент, когда он, весь подобравшись, собирался прыгнуть с одной бороны на другую. Перед глазами на мгновенье мелькнула черная бурлящая вода в канаве, край затоптанной оледенелой решетки бороны.

Сколько времени пролежал он тут, как выполз, как поднялся на ноги и, спотыкаясь, добрался до крыльца конторы Андрей помнил смутно.

Увидав его, Матильда закричала дурным голосом. Вместе с прибежавшей на крик сторожихой втащила Андрея в комнату. Он был без шапки, в крови, в грязи. Очнулся, когда женщины обмывали ему голову и разбитое лицо.

— По… зво-о-ни Ве… е-е… — неподчиняющимися, одеревеневшими губами шептал Андрей Матильде.

А Вера Стругова в это время сидела в правлении колхоза «Знамя коммунизма» и вместе с председателем Лойко и Машей Филяновой обсуждала итоги первых дней сева в женской комсомольской бригаде.

Телефонный звонок, прервал совещание. Не спеша Лойко взял трубку. И тотчас все сидящие в комнате услышали донесшийся из трубки дикий крик Матильды.

Вера вскочила. Сердце безошибочно подсказало ей то, чего нельзя было разобрать в телефонных выкриках старухи. Девушка вырвала у Лойко трубку, на мгновенье приложила к уху и тотчас выпустила.

— Андрея ранили… — и кинулась из комнаты. — Лошадь мне! — крикнула она не оборачиваясь.

Лойко поспешил следом.

— Пожалуйста, Вера Александровна, пожалуйста…

Вера выбежала на улицу, и все невольно бросились за ней. У коновязи стоял гнедой жеребец председателя Разбой. Конь зафыркал, закружился на месте.

— С левого боку, Вера Александровна, только с левого! — кричал Лойко.

Вскочив в седло, она с места пустила коня вскачь. Несколько минут еще был слышен топот копыт и собачий лай, потом все стихло.

Вернулись в правление.

— Ничего я не разобрал у этой немчуры, — заговорил Лойко. — Не то убили, не то убился, а вот она, видно, все поняла. Только успеет ли? Шутки в деле, в объезд двадцать пять километров крюку… Хотя у любви, говорят, ноги резвые. Не запалила бы жеребца…

Тяжело вздохнув, председатель опустился на свой стул.

С большака сразу же за околицей Вера свернула в луга. Ей и в голову не пришло скакать лишних двадцать пять километров на мост, когда была дорога каждая минута.

Вера выросла на большой сибирской реке, плавала как утка, не раз видела смельчаков, переплывавших Обь рядом с конем. Правда, все это бывало летом и днем, а сейчас ранняя весна и ночь, но разве можно было раздумывать?

За три засушливых года река совсем не выходила из берегов, а нынче залила всю пойму. С кромки разлив был по щетку коню, и Вера скакала как посуху. Но вскоре разлив оглубел, и лошадь перешла на шаг.

За кустарниками расплеснулась пойма. Луна отражалась в реке. Казалось, она ныряла в воду, разбрасывая вокруг зыбкие светящиеся брызги.

Пойма становилась глубже. Кустарники, камыши стояли, наполовину залитые и точно шевелились в призрачном лунном свете. В камышах тревожно переговаривались утки. Обеспокоенные кряковые селезни, придушенно шавкая, носились кругами над одинокой всадницей. Запоздавшие нереститься икряные щуки с громким плеском терлись в тальниках. На нерестилищах охотились норки. Щуки, извиваясь, бились у них в зубах, разбрызгивая фонтаны воды.

Но ничего этого не замечала Вера. Она смотрела только на показавшийся вдали стрежень речного русла.

Осадив коня, Вера крепко завязала пуховый платок, надвинув его до самых бровей, и снова двинулась в путь.

От одной мысли, что придется окунуться в холодную воду, по телу пробегала дрожь. Но, как всякому купальщику, страшно ей было, пока не окунулась. Жеребей попал в выемку и всплыл. Ледяной поток ожег девушку.

Вскоре конь выбрался из глубины, стал на ноги и шумно побрел, разрезая грудью воду. От каждого его движения на поверхность всплывали гроздья сверкающих, как звезды, пузырей. Под луной они вспыхивали и гасли.

В русле река неслась стремительно. Издалека Вера услышала ее угрожающий рокот. Ближе, ближе… Напор воды становился все ощутимей. Пьяная сила полой реки заливала коня. Вот, наконец, и русло. Жеребец, вытянув голову и широко раздувая ноздри, поплыл. Рядом с конем, ухватившись за гриву, плыла Вера. И все, казалось, плыло вместе с ними: и дальний берег, и темные холмы на нем, и опрокинувшаяся в воду луна, и дрожащие звезды…

Казалось, Вера плывет уже бесконечно долго в этих сжимающих сердце ледяных струях. «Только бы не разжались пальцы, только бы не разжались…» Как будто она продиралась сквозь ледяные колючки и по пути оставляла кожу и мясо. Казалось, эта пытка никогда не кончится. Но жеребец зацепился за дно, из воды выступил его потемневший широкий круп. С каждым шагом конь точно вырастал из воды.