Рубежи - [62]

Таня вздрогнула. Фомин умолк, удивленно посмотрев на ее так неожиданно изменившееся лицо.

— Вы знаете этот полк? Где он?

— Какой полк?

— В котором Губин. Мне об этом человеке писали раньше, в начале войны.

— К сожалению, не знаю. Но это легко узнать. Если нужно…

— Товарищ капитан! Дорогой, обязательно узнайте. Если бы вы знали, как это мне нужно.

Таня, сама не замечая этого, вытянула руку из-под одеяла и сжала своими пальцами широкую ладонь Фомина. Она так умоляюще посмотрела на него, что он поспешил успокоить ее.

— Узнаю. Адрес вышлю сюда, если к тому времени вы не вернетесь к нам.

Он не понимал, почему его слова о полке Губина взволновали Таню. Он не стал расспрашивать, но в эту минуту понял, что его чувству к Родионовой что-то может угрожать. Боясь выдать себя, Фомин встал и протянул руку:

— Пора. До скорого свидания.

— Я очень вам благодарна за все, что вы сделали для меня. Мне будет трудно без вас. Я обязательно скоро вернусь.

Фомин был тронут искренним благодарным взглядом утомленных больших глаз. Он видел ее рассыпанные по подушке волосы, печальное бледное лицо, тонкую шею и, с трудом владея собой, нагнулся, бережно, но настойчиво взял ее руку и поднес к губам.

— Прощайте, Таня… — И в дверях добавил: — До скорой встречи!

Таня смутилась, чувствуя необъяснимую тревогу в сердце. «Нет!.. Коля… жив, жив мой истребитель! — Она по-детски всхлипнула: — Я люблю тебя и только тебя. Разве я могу думать о ком-нибудь еще… — Почему-то все больше хотелось плакать, и она бормотала, по-детски вздрагивая всем телом: — Скорей видеть тебя, мой самый дорогой…»

Наконец она вспомнила про письмо и распечатала конверт. Писала Зина:

«Милая Танюша! Привет тебе от всех нас. Ждем. Сами приехать не можем, готовимся к вылету, но зато у нас надежный посыльный. Наш командир ходит без тебя сам не свой. Наверно, влюбился, мы так думаем. Все же он у нас чудесный, храбрый и даже чуть-чуть красивый.

Целуем крепко. Мы поручили капитану сделать это за нас».

На обратной стороне была маленькая грубоватая приписка:

«Вот что, Родионова, валяться долго не смей. На свежем воздухе раны быстрее заживают. Приезжай. Надя».

«Милые подружки! Как мне недостает вас!» Горячая волна нежности к этим милым девушкам поднялась в груди. Она прочитала письмо еще раз, и теперь мысль о Фомине встревожила ее снова. Она ведь знала, что он ее любит. Почему же раньше не сказала ему, что у нее есть друг, любимый! Для этого было много удобных случаев. Впервые она с укором подумала о своих противоречивых чувствах. Ей нравился Фомин. Не думая, что делает ошибку, она слишком заметно искала его общества. И в то же время Николай оставался для нее по-прежнему дорогим.

В окно видна прозрачная даль неба. Где-то рядом посвистывают птицы. Над окном повисла зеленая ветка, чуть-чуть колышущаяся от ветерка. Но вот где-то рядом прогудели моторы. Это вернуло Таню к действительности: продолжается война. Усталая и еще слабая, она прижалась к подушке.

8

Губин давно научился среди вздыбленной земли, прикрытой густым расползающимся дымом, находить позиции своих войск, но сегодня это оказалось невозможным: внизу бушевал артиллерийский огонь. Где-то в ожидании конца артподготовки притаились, готовые к прыжку, танки. Людей не видно. Темно-серый дым и пепел прикрыли землю.

Там, на земле, двое суток крупные соединения Советской Армии не могут сломить упорное сопротивление врага, защищенного броней. Сегодня, на третьи сутки, в этот час, в эти минуты сотни тонн металла обрушились на последний укрепленный район на подступах к столице Германии.

«Ни одна бомба не должна помешать наступлению танков. В прорыв хлынет пехота… ее прикроет другой полк истребителей. Поймите, ни одна бомба…» Вспомнив последние слова командующего, Губин подумал не столько о содержании этих слов, сколько о тоне, каким они были сказаны: необычно суровом, требовательном. Это был приказ, который должен быть выполнен любой ценой.

В воздухе все летчики полка. Передовая эскадрилья с Губиным во главе шла вдоль линии фронта, другая (ее вел Астахов) — за ним. Группа Широкова прикрывала обе эскадрильи сверху. Когда артиллерия перенесла огонь в глубину немецкой обороны и на земле зашевелились сотни танков, Губин развернул истребители, повиснув над железобетонными сооружениями немцев на высоте трех тысяч метров. Он не сомневался, что бомбардировщики противника будут пытаться пройти сквозь заслон истребителей, чтобы сорвать наступление. До сих пор им этого сделать не удавалось. «Неужели и сейчас немцы не изменят тактики? — думал Губин. — Не может быть. Это на них не похоже. На этот участок они бросят все, что могут из авиации, как бросили против наших войск все на земле. Об этом предупреждал командующий». Губин пристально смотрел на запад: оттуда должен появиться враг. Усилился зенитный огонь. Разрывы появились кругом, образуя светлые вспышки, похожие на облачка. Губин маневрировал полком, пытаясь уйти из-под обстрела, который усиливался с каждой минутой. Он с надеждой посматривал на горизонт. При появлении своих самолетов, немцы обычно обрывали зенитный огонь. Во всяком случае лучше воздушный бой, чем эти проклятые рвущиеся снаряды, которые могут «вмазать» в брюхо самолета, и он запылает, как факел. Голос в шлемофоне, настойчивый и резкий, заставил Губина последний раз глянуть на землю, где уже началась кровопролитная битва. «Держитесь, танкисты, и мы начинаем». С северо-западной стороны двумя эшелонами, быстро увеличиваясь в размерах, приближалось около двадцати вражеских бомбардировщиков. Хотя истребителей прикрытия и не было видно с ними, Губин знал: они где-то за перистой облачностью выбирают момент для удара. Губин передает по радио на землю: