Рубежи - [43]

— Была. Улетела с основной группой. Вы ее знаете?

Астахов прислонился к плоскости, зачем-то посмотрел вверх, снова закурил. Девчата о чем-то спорили. Что-то говорил старший лейтенант. Астахов плохо слышал.

Из-за леса вынырнул ПО-2, с ходу приземлился и подрулил к истребителю. Не останавливая мотора, Виктор вылез из кабины и подбежал к Астахову.

— Молодец ты какой! Хорошо посадил. Поехали обратно, Губин беспокоится. Мы еще двоих грохнули. Упали где-то около Голицына. — Поглядев на Николая, он спросил:

— Что с тобой? Ты не ушибся?

Астахов рассказал.

— Пиши записку. Передадут. Скажи спасибо, что теперь адрес знаешь. Это даже хорошо, что не встретились, а то ходил бы как чумной несколько дней.

Как ни странно, Астахову легче стало от этих простых слов. Он написал на листе бумаги из блокнота:

«Был на твоем аэродроме. Смотрел на землю, по которой ты ходила три дня назад. Мысленно целовал тебя тысячу раз.

До встречи, любимая».

…Над городом летели низко. Заснеженная Москва казалась немноголюдной, настороженной и суровой. Внизу летчики видели баррикады, стальные ежи на уличных перекрестках, забитые и заваленные мешками… Но город, как всегда, был полон жизни: дымились заводы, ходили трамваи. По широким улицам двигались колонны солдат. Николай успел разглядеть: они были в полушубках.

— Виктор, посмотри! — прокричал Астахов сквозь шум мотора. Виктор глянул вниз.

— Сибиряки, понимаешь!

— Понимаю! — кивнул Виктор.

Да, это был один из тех многозначительных признаков, которые за последнее время чаще и чаще подмечали летчики с воздуха, наблюдая передвижение войск, техники. Все больше и больше самолетов подтягивалось к подмосковным аэродромам.

Готовилось что-то значительное. Как близкая гроза, это уже чувствовалось в воздухе. У всех росла надежда и уверенность.

Через полчаса полета они были на своем аэродроме.

* * *

…6 ноября вечером по аэродрому разнеслась волнующая весть: через час будут транслировать по радио торжественное заседание Московского городского Совета.

Трудно было поверить. Почти невероятное становилось фактом. Немцы у самой Москвы, еще слышатся в ушах ухающие взрывы снарядов, пулеметная трескотня и гул моторов. Враг готовится к новому прыжку. Посмеет ли он сейчас нарушить торжественную тишину предпраздничного вечера?..

В окопах, в блиндажах, в кабинах танков и самолетов и там, в Кремле, одна мысль, одни думы: годовщина Великого Октября (о чем можно было думать еще в эти часы морозной ночи!).

За окном низкого домика темень. В домике полно людей, говорят вполголоса. Слышно легкое потрескивание в репродукторе. Виктор тихо говорил Николаю:

— Ты подумай, какие дни переживает страна, а нам новые самолеты дают. Вчера перегонщики рассказывали: когда они улетали с заводского аэродрома, инженеры просили их передать начальникам, чтобы еще присылали летчиков. Самолеты ставить некуда, весь аэродром забит. Ума не приложу, когда они успевают… А самолеты какие!.. Признаюсь, месяц назад была у меня мыслишка: пошли по дороге Кутузова. Сдадим Москву да еще и сожжем ее. А вот теперь, понимаешь, стыдно, И немцы рядом, а стыдно за эту мысль. Последние дни летаю и вижу: застопорились фрицы. А у нас уже полно людей, танков… пора начинать. За каждый лишний день, час зло берет. По-моему, торжественное собрание в Москве — это начало. А ты как думаешь?

— Думаю, что да… Начало…

* * *

5 декабря эскадрилья Губина из полета вернулась поздно. Почти стемнело, когда они сели. Но, летя над своей землей, летчики даже и в сумерках там и сям видели колонны танков, прятавшихся в перелесках, вереницы орудий с тягачами, машинами, двигавшиеся по проселочным дорогам тысячи людей.

— Видал? — таинственно спросил Губин Астахова, как только они вылезли из машины.

Астахов сразу понял, о чем идет речь, и кивнул:

— Видел. Думаете, начинается?

— Уверен в этом…

После ужина Губин собрал своих летчиков:

— Хлопцы! Рекомендую спать не ложиться пока. В воздухе носится что-то необычное.

Астахов старательно натянул унты, комбинезон, пристегнул карту к планшетке и пошел к машине, стоявшей в укрытии. Около нее, подсвечивая карманным фонарем, возился Колесник. Он не удивился: за последнее время Астахов частенько часами сидел в кабине самолета в первой готовности.

Окончив работу, Колесник подошел к фонарю самолета. Астахов дремал. Руки, точно приготовившиеся стрелять, лежали на гашетках пушек.

Колесник чуть кашлянул. Астахов сейчас же поднял голову.

— Ты чего? — спросил он.

— Ничего… Вы поспите… Мабуть, ще не скоро тревога буде.

— А ты откуда знаешь, что тревога будет?

Колесник смущенно хмыкнул, потом зашептал, приблизив лицо к самому борту кабины:

— Хлопцы гуторят, товарищ лейтенант. Чи правда, чи неправда будто наступление вот-вот начнется.

— Какое наступление?

— Ну, звистное дело — наше. Ох, как сердце тоскует… Поскорее бы вдарили им, гадам…

В голосе механика слышалась такая страстная ненависть, что Астахов невольно наклонился к нему, чтобы взглянуть в лицо. Он положил руку на плечо Колеснику и так же тихо, но убежденно сказал:

— Вдарят! И, может быть, скорее, чем мы думаем.

— Пора бы…

Ночь была холодная, мглистая. Сквозь маскировочную сетку Астахову видна смутная полоса неба.