Рубежи - [39]

Погода резко изменилась. Внезапно с полей повеяло стужей, в воздухе носились колючие снежинки. Наступила зима. Астахова томила неизвестность… Сейчас, когда Кондика не было рядом, он стал для него во много раз ближе, роднее…

Через два дня Губин рассказал летчикам, что в беседе с командующим Кондик не изменил своей привычки быть немногословным: вместо оправдания он сказал — «простите!» И когда от него потребовали объяснить причину совершенного им безрассудного поступка, то и тут он был немногословным: «Летать хочу… Бить врага в небе!» Ему простили. После десяти суток ареста Кондик был отправлен в школу летчиков.

Губин тогда же сказал Астахову:

— Для таких людей авиация — смысл их жизни!

7

Группа механиков стояла на аэродроме и пристально вглядывалась в небо. На аэродроме тишина. Только что вернулись штурмовики, прилетела эскадрилья Громова, в воздухе оставалась одна эскадрилья Губина.

Темнело. Небо подернуто густой синевой, мрак ложился на землю, скрадывая очертания окружающих предметов. Резкий холодный ветер обжигал лицо; несмотря на теплую обувь, стыли ноги.

— Разве тут сто лет проживешь, — проворчал один из механиков, круглый, как шар, молодой парень с усиками. — Улетели — и ладно. А ты вот стой, переживай… Часто стали опаздывать. Нет, лучше летать. Смерть — так с музыкой, а здесь жди, пока тебе на башку кусочек килограммов на сто не свалится.

— Чтобы тебя пристукнуть, нужен кусочек не в сто, а в тысячу килограмм, — послышался насмешливый голос.

— До войны шум мотора мне на нервы действовал. Я его выносить не мог. А сейчас за этот звук пять лет жизни отдал бы, — сказал третий механик. — Вот в ком я уверен, так это в Куракине. Всегда домой придет.

Все засмеялись. Только Вано, механик Абашидзе, стоял молча, не спуская глаз с той стороны, откуда должны были показаться самолеты. Наконец он проговорил:

— В такую погоду только чертям летать…

— Да нашим летчикам.

— Нет, братцы, трудно им. Сегодня утром прилетели, еле на ногах держатся, а в небо поглядывают. Что это, привычка или уж натура такая?

Механики замолчали. Каждый думал о своем.

— А ведь хороши новые самолеты, братва, а? — послышался новый возглас. — Как снаряд летят.

— Тише, начальник штаба из КП выбежал. Значит, летят.

Действительно, из-за леса вынырнула группа истребителей и с ходу пошла на посадку. Механики бросились к самолетам. Колесник хлопотал над Астаховым. Здоровый насмешливый парень-механик командирской машины с почтительно-грубоватой интонацией спрашивал Губина:

— Хорошо ли слетали?

Губин не ответил. Двух истребителей не было. Прилетевшие самолеты закатили в укрытия, накрыли маскировочной сеткой. Летчики и механики разошлись. Только двое остались на поле: механики с машин летчиков Тихонова и Калмыкова. Они стояли и с надеждой смотрели в небо. Но тьма наступила: потонул во мраке ближний лес, деревья пропали, словно растворились в этой темноте аэродромные здания… Только узкая полоска неба еще тлела на западе. Но вот и она погасла.

— Значит… — тяжело вздохнул механик Тихонова и, втянув голову в плечи, побрел к зданию. Глухой всхлипывающий звук донесся до него. Он обернулся. Закрыв лицо руками, его товарищ судорожно вздрагивал.

— Не надо, друг! — он подошел и обнял его за плечи.

Вечером у командира полка было совещание. Командир кратко подвел итоги минувшей недели.

— Немцы любой ценой хотят взять Москву. Но я думаю, все видели — вам с воздуха виднее, — немец застопорился. Каждый вершок земли им дается с чудовищными жертвами, по существу фронт стабилизировался. Значит, наша ответственность возрастает еще больше. Мы должны ни на минуту не оставлять врага в покое, бомбить, штурмовать, бить всеми средствами и способами. Чтобы враг чувствовал нас всегда, днем и ночью. Наш полк неплохо поработал эту неделю… Но у нас большие потери… Причем, есть потери неоправданные…

Командир помолчал и тут же резко сказал:

— Старший лейтенант Губин!

Губин встал.

— Вы жаловались на моего предшественника Евсеева, что он связывал вашу инициативу. Я предоставил вам относительную свободу действий. Но я вынужден требовать, чтобы вы не злоупотребляли ею. Вы слишком рискуете. Со своим ведомым Астаховым иногда занимаетесь спортом. Внезапные атаки на бреющем хороши в группе и когда есть на это приказ. Но такие фокусы, как ваш налет на аэродром, в котором вы чуть не погубили и себя, и самолеты, — ничем не оправданы. Бочка над головой противника — это, конечно, смелый маневр. Мы знаем вашу отвагу. Но все до случая. Я думаю, вы не обидитесь, если я скажу, что три боевых ордена вы получили за сбитые самолеты врага, но не за высший пилотаж.

Губин стоял навытяжку, не двигаясь.

— Я бы предложил вам не только проявлять личную храбрость, — продолжал подполковник Лебедь, — но и учить своих подчиненных. Сегодня вы потеряли двух хороших летчиков Калмыкова и Тихонова. Калмыков погиб геройски. Мы можем гордиться его смертью. Но гибель Тихонова ничем не оправдана. Его ведомый Куракин отстал, Тихонов оказался один против двух истребителей врага. Его никто не защищал. В чем дело? Где был Куракин во время боя?

Под испытующим взглядом командира ни один мускул на лице Губина не дрогнул, оно точно застыло: