Рубежи - [111]

— Уж не из этой ли партии вы подарили мне гольцов, чертовы рыболовы? — удивленно спросил Ботов.

Семенов развел руками:

— Чего не знаю — не знаю, товарищ полковник.

Врач гневно встал:

— Я знаю, чья это работа. Следующий раз эти хвосты по твоей физиономии пройдутся. Это уж слишком! Рыбу уничтожили, перед отъездом в отпуск кирпичи кладут в чемоданы, не себе, конечно, другим. А еще армейская интеллигенция!

Семенов украдкой поглядывал на Ботова, и, когда увидел, что командир засмеялся громко, с присвистом, у него отлегло от сердца.

— С вами хватишь горя, — сквозь смех сказал Ботов к всеобщему удовольствию. Он дружески кивнул доктору и решительно добавил: — Хватит! Всему свое время. Прошу в классы!

* * *

Пока бушевала пурга, непосредственная связь с внешним миром была только по радио. Сегодня приземлился транспортный самолет. Тысяча килограммов почты! Ее ждали, о ней думали. После занятий ринулись к алфавитному почтовому ящику, разбирали письма, тут же вскрывала конверты и жадно читали. Лирический час. Тишина. Потом взволнованные разговоры о детях, о женах, о новостях. В грубоватых словах любовь, нежность, тоска. Никто не говорил «моя любимая! Как люблю тебя и скучаю!» Не говорили, но думали и долго будут думать в ночной час.

— Мой разбойник получил «двойку» по алгебре. Мать не знает, что с ним делать. Он не боится ее. Пишет, что все в порядке, но я-то знаю! Жена умеет так отругать меня, что не находишь слов ответить. Попробуй прийти с работы поздно или под «газочком», а вот сын ее в руки забрал. Хитрый парень!

— Мы прожили с ней десять лет. Красивая! Когда-то я здорово ревновал. Вокруг нее хлопцы вились, как петухи.

— А теперь нет, не вьются?

— Пишет, что нет. Когда уезжал — меточку оставил… Узнаю.

— Как не говорите, а женщина умнее нас, грешных, выдержаннее. Я знал ее год. Перед отъездом на этот «курорт» хотел жениться, но она уговорила подождать. И знаете, чем мотивировала свой отказ? Тебе, говорит, спокойней будет на севере. Буду ждать. Найдешь меня такой, какой оставил. Я уехал надутый, но теперь вижу, что она была права. Какие письма пишет!

— Приеду в отпуск, прежде всего схожу в баню с сыном. Я люблю с ним ходить в баню. Потом пивка кружку. Дома ужин, телевизор…

— Что ты сделаешь, когда приедешь, мы знаем. Не болтай!

За нарочитой грубостью не спрячешь истинных чувств. Они в голосе, в глазах, в бессонных ночах. Астахов получил письмо от Федора Михеева. Еще не разорвав конверта, он обратил внимание на штамп и удивился: письмо не оттуда, где работает Федор, а из города, где Фомин и Таня, где они когда-то все вместе учились, росли. Что он там делает? Вскрывая конверт, он чувствовал приближение чего-то нового, необычного. Николай читал, уйдя в себя, уже не слыша ни голосов товарищей, ни их смеха…

«…Он умер не потому, что устал бороться. Смерть оказалась сильнее. Коронаросклероз. Я не очень разбираюсь в этой науке. Что такое смерть в бою, мы знаем. Порой и сейчас хороним. Новое все еще требует жертв. Но, когда убивает человека болезнь, я готов кричать, возмущаться тем, что мы, люди, покоряющие космос, проникающие в тайны материи, оказываемся еще не способными сохранять дорогую жизнь человека, к которому смерть пришла не вовремя.

Я не удивляюсь силе чувств Тани к Фомину. Такого человека не любить нельзя. Я боялся за Таню. Неделю она молчала. Отчаяние сменилось тоской, потом безразличием. Это хуже, чем смерть. Я напустил на нее моих пацанов. Они напомнили ей, что жизнь продолжается, что рядом люди, труд, счастье и память о друзьях. Не слезы, а память. Не знаю, поймешь ли ты меня. Вспоминая прошлую жизнь, нашу дружбу, думаю, что поймешь. Я, кажется, люблю. Может быть, ты улыбнешься: Федька, и вдруг заговорил о любви! Я никогда не любил по-настоящему и не верил в ту любовь, о которой пишут в книгах. Даже не представляю, как можно описать любовь. Для этого нужно показать свое сердце, душу надо вывернуть наизнанку, а рассказать невозможно. Если бы меня полюбила такая женщина, как Татьяна, я был бы счастлив. Тебе знакомо это чувство, и ты не имеешь права осудить меня… Весь отпуск я здесь, с моими ребятишками, с Таней. Ребят и ее вижу мало. Ежедневно Татьяна забирает детей и уходит. Возвращаются усталые, но довольные. Где они бродят, мне не всегда удается узнать, да это и не важно, в конце концов. Важно, что все приходит в норму. Меня с собой не берут, и я не настаиваю, только думаю, что дружба этих трех «человеков» перестает быть просто дружбой. Скоро она снова на самолет! Правильно! Жизнь для живых. Как бы ни велико было несчастье, горе, но человек находит в себе силы оставаться живым, радоваться и бороться за свое счастье.

Ты много писал мне о севере и очень мало о себе. Может быть, ты нашел свое счастье? Тогда будь со мною откровенным, как раньше. На днях я уезжаю. Верю в нашу с тобой дружбу. Хочу тебя видеть. Что-то неспокойно у меня на сердце, и ты догадываешься почему… Но об этом потом. Будь здоров! Обнимаю и жму лапу…»

Вот и все! Федя прост и краток, как всегда. Фомин… Командир, наставник, друг. Первая мысль, мелькнувшая в сознании: поехать туда, к ним. Трудно было представить, что Фомина нет, что смерть все же настигла его. Он ничего не знал о жизни Фомина после войны, и от этого было тяжело на сердце. Почему не знал? Не потому ли, что слишком много думал прежде о себе, о своем личном, и ни разу не нашел времени, чтобы повидать того, кого чтил всю жизнь… Да, ехать туда поздно и уже незачем. Поздно… Ушла юность, заметно уходит молодость. Вот она, граница, рубеж. Раньше, чтобы ты ни делал — знал, все можно изменить, все. Можно сделать ошибку и исправить ее. На это хватит сил и лет. Даже если ошибку делает сердце, разум еще способен ее исправить. Может быть, поэтому так легко ошибаются в молодости. Сейчас нет. Граница позади. Житейская мудрость заставляет все взвешивать, думать, не торопиться. И все же прошлое рядом, и молодость тоже, и сейчас она в тебе еще.