Рубежи - [112]

И Таня. Она тоже его юность. Но прочность ее большого чувства к Фомину не вызывает обиды. Это жизнь. Молодость немыслима без любви. Милая, далекая Таня! Если мы никогда не были вместе, то в этом виновата жизнь, наша нелегкая жизнь! Ты была женой Фомина, потому что любила его и потому что он имел право на счастье в тысячу раз больше, чем я… К юности возврата нет! Нашел ли он, Астахов, свое счастье? Он любит Полину, но какая разница между ней и Таней! Иногда он счастлив, но бывают часы, дни, когда он остро чувствует, как что-то неотвратимо отделяет их друг от друга, и тогда счастье кажется вымученным, выстраданным… В сердце пробудилась острая жалость к Тане. Одна! Зачем умер Фомин? Все было естественно, вполне закономерно, все было на своих местах. Теперь его нет и трудно представить, как сложится жизнь Тани в будущем, когда она сможет обрести покой, которого у нее, по существу, не было никогда. На что намекает Федор? Он любит Таню? Ему, Астахову, он мог бы сказать об этом прямо, без намеков. Но разве сам Федор когда-нибудь скажет Тане о своей любви? Трудно, все очень трудно…

Николай хотел было писать ответ Федору немедленно, но тут же отложил эту мысль. Письмо Михеева, думы о Тане слишком возбудили его, и он понял, что неспособен выразить в своем ответе к другу все, что волновало, и в чем он по-настоящему еще не разобрался сам. Полина не знает о его старой любви. Он молчал и не говорил об этом не потому, что хотел скрыть. Просто не было смысла рассказывать. Это дало бы право Полине рассказать о себе в минуты откровенности, но такие воспоминания не нужны ни ему, ни Полине, они опасны. Можно все простить, если любишь, но как забыть!.. Уж лучше не знать вовсе. Николай торопился к Полине. Ему вдруг стало тоскливо и беспокойно, как будто Полина может уйти, если он не прибежит сейчас к ней…

Она встретила его с ясной, ласковой улыбкой.

— Ты рада, что я так рано?

— Еще бы! Я знала, что ты придешь раньше. В воздухе не гудят самолеты, значит полетов нет. Я очень боюсь за тебя, когда полеты… Поцелуй меня.

Она всегда ждала его ласки. Николай обнял ее:

— Я всегда с тобой!

— Знаю, и все равно страшно. Господи, когда ты станешь стареньким! Мы будем жить где-нибудь в домике около речки, и я не буду бояться, что ты уйдешь, улетишь. Старей быстрее, ну, пожалуйста.

Полина шутила, но Николай знал, что за шуткой у нее серьезные думы и желания. И она становится другой, и у нее уходит юность. Он ответил шуткой же:

— И будут у нас куры, поросята, а мы, маленькие кулачки, отгородимся от всего живого, от мира…

— Нет, не этого я хочу. У нас будет машина, и мы будем ездить много, всюду… Но будут и куры, и поросенок, один только. Я умею вести хозяйство. Вот увидишь, как хорошо будет. В детстве я все видела и даже пасла коров, гусей. Я была очень любопытной.

«Не это ли любопытство исковеркало твою юность?» — невольно подумал Николай.

— Твое желание, Полина, не практично, главное, не в твоем характере. Жизнь хороша в движении, в борьбе. Нам еще далеко до покоя. Ты сама всю жизнь на колесах.

— Да-да… на колесах… — задумчиво проговорила она, глядя в окно, ничего не видя. — Вот этого-то я и боюсь теперь. Чем больше живу, тем больше боюсь…

И опять то, чего Николай не понимал. Ее настроение менялось мгновенно. Полина повернулась к нему. Лицо ее помрачнело, глаза заблестели, и она казалась беспомощной, маленькой и очень одинокой. Неужели пока его нет, она так мучается сомнениями? Тогда как же ей тяжело одной, с такими мыслями, с таким настроением. Он не оправдывал их, но они есть, и с этим не считаться он не мог. Может быть, все женщины таковы, когда любят? Ей необходима работа — интересная, увлекательная, но только не здесь.

— У тебя пропадает интерес к деятельной жизни. Нельзя ждать сложа руки ни хорошего, ни плохого. Надо жить и верить, жить бодро, улыбаясь, и думать не только о своем благополучии.

— Прописные истины. Тебе хорошо их говорить. Ты ушел к своим летчикам — и ладно. Там все живо, весело, а я не могу быть спокойной…

Николай мягко прикрыл ее губы ладонью:

— Ты просто не замечаешь, что делается на земле сейчас. Какую жизнь строят люди! Сколько жизней отдано за нее! А ты, как в скорлупке. Подожди немного, придет время, уедем в город и начнем новую жизнь. Поженимся… Тебе спокойнее будет. Ты любишь меня и веришь!

— Люблю очень, но понимаешь… я хочу, чтобы это было, где угодно, только не здесь. Пойми меня, мне хорошо с тобой, слишком хорошо…

Она говорила, и сейчас он боялся ее рассказа. С таким чувством она еще никогда не рассказывала.

— Не все я не вижу. Когда тебя нет, я читаю, слушаю радио, хочу понять жизнь и свое место в ней. Я видела и знаю, что такое война. Много страдала, много ошибалась… Потому мне и хочется жить, потому я и боюсь своего счастья — вдруг оно уйдет! Не думай, что я так слаба. Иногда мне хочется бросить все и уехать, начать все сначала. Ты пробудил во мне такое желание. Я и сейчас не отказываюсь от этой мысли. Вчера я вспомнила войну, одну женщину с ребенком… Тогда как-то все быстро забывалось, может быть, по молодости, а сейчас все думаю, думаю… Недалеко от Красноярска с девчонками мы помогали ремонтировать железную дорогу, а жили в поселке на частной квартире, по нескольку человек в комнатушке. Был один дом на краю поселка, большой, просторный. В нем старая сварливая баба, до ужаса скупая, настоящая зверюга. К ней привыкли. Все работают, живут кое-как, много беженцев и всех расселили, и только одна эта никого к себе не пускала.