Рубеж надежности - [62]
Вокруг висели плакаты:
«Товарищ! Экономь строительные материалы! Помни, что кубометр досок стоит 48 рублей. Килограмм гвоздей — 19 копеек. Кирпич — 4 копейки…»
Ничего не скажешь, хорошие плакаты. Но спросим себя, только честно, как могут относиться к этой «наглядной агитации» рабочие из бригады Лузгина? Станут они, выкинув трубы, покорежив три тонны стоек, подбирать с земли гвоздь? Наглядная действительность действует в воспитании куда сильней.
Трубу в конце концов можно переложить, и железо можно послать на переплавку, но кто переплавит обиду людей? Кто подсчитает цену усталости, безверию?.. Нравственные потери — они ведь самые невосполнимые.
Вот почему письмо из Братска представляется мне особенно важным. Оно говорит весьма отчетливо о зрелости, сознательности, высокой идейности рабочих. Оно доказывает, что идеи экономической политики, которая выработана партией, овладели массами, что влияние реформы распространяется порой быстрее, нежели инструкция по распространению реформы. Рабочие, написавшие в газету, уже сегодня чувствуют себя хозяевами огромной стройки, отсюда их боль за напрасные потери, отсюда нежелание довольствоваться рублем. Правы они, когда хотят увидеть человека, растратившего их труд.
Я поехал в Иркутск. Там, в филиале ВАМИ, я разыскал проектировщиков, которые чертили и перечерчивали злополучную трубу. Я говорил с ними, и теперь точно знаю: в высшей степени полезно было бы командировать хотя бы одного из них в бригаду Лузгина.
Он рассказал бы рабочим, что эта труба — головная, что по ней пойдет тепло всему заводу, и нужно этого тепла вдвое больше, чем думали раньше. Почему? Потому что за время стройки разработан новый метод ремонта электролизеров, который резко увеличит производительность труда, — пришлось проектировать цех капремонта. Пришлось по-новому делать газоочистку, чтобы чище был воздух в городе Братске. Вышли новые государственные нормы по технике безопасности, новые санитарные нормы, пришлось усилить вентиляцию, больше дать душевых — старая труба просто бы захлебнулась. Конечно, перекладывать ее обидно, но потери эти не напрасны, в будущем они дадут большой выигрыш и людям, и обществу.
Так примерно объяснял бы проектировщик, и уже это было бы полезно, бригада выслушала бы все со вниманием, а после кто-то из рабочих, тот же хитрющий Ножкин, сказал бы:
— Постойте… Когда же вы успели все это пересчитать? Неужто за те дни, что мы тут клали старую трубу?
М-да… Не желал бы я в этот момент оказаться на месте рассказчика. Пришлось бы ему признаться, что пересчеты эти заняли полгода, а новый чертеж был готов в Иркутске в тот самый день, когда в Братске бригада Лузгина начала укладывать трубу по старому чертежу. Такое странное стечение обстоятельств.
Истина конкретна. Поэтому, войдя, так сказать, в положение проектировщиков, выслушав рассказы о всевозможных трудностях, мешающих им работать, я все же спросил, как это все вышло в нашем случае.
— Неужели, — спросил я, — вы не знали, что старая труба не выдержит новой нагрузки?
— Вообще-то эрудиция позволяла прикинуть, — отвечал мне один из них, главный специалист, чья подпись стояла на чертеже. — Но, как говорится, не зная броду…
— Ну, хорошо. А когда вышел новый чертеж. Дали бы хоть телеграмму, ей цена полтинник.
Я любого ждал ответа. Ну, замотались, скажем. Работы было много (действительно очень много). Забыли, наконец.
— Что вы! — сказал он. — В предпусковой период? Это ж ответственность. Строители нам бы такого навесили! А так документация послана законным порядком, в смету это вошло, на шею строителям не ляжет…
Привыкли.
Отменить чертеж — им страшно. Сломать уложенную трубу — не страшно. Вместо разделения труда вышло разделение ответственности. Доктор Фауст в таких случаях восклицал:
Братский завод уже вступил в строй. Работает первый гигантский корпус, пущен второй, выплавлены сотни тысяч тонн алюминия. Можно считать, что здесь пора учебы на ошибках подошла к концу. Но есть еще другие стройки, и, согласитесь, предпочтительнее укладывать трубы с первой попытки.
1967 год.
Перед стартом
ОДНАЖДЫ я рискнул сделать предсказание.
Писал я о мальчике, которого обуяла страсть к астрономии. Отца у него не было, погиб на фронте, старший брат, слесарь, помог сделать трубу для телескопа и штатив, но линзы в этом городе не продавались, да и денег лишних не было в семье. Мальчик взялся сам шлифовать линзы подобно тому, как это делали астрономы XVII века. Первый диск лопнул у него в руках, но мальчика поддержали умные взрослые люди, стали присылать ему из Москвы книги, стекла. Снова он шлифовал, больше года, и все-таки навел свою трубу на звездное небо. А потом в Москву полетела ликующая телеграмма: ученик 8 «Б» класса средней школы города Сызрани Толя Черепащук открыл комету — Comet Tcherepastsuk, как она названа была в «Реферативном журнале» Института информации Академии наук СССР.
