Rrzepraszam. Варшавская история - [14]
Владимирович. – Там… неспокойно.
– Да нет, вроде тихо.
– А ты слышал о комитетах защиты рабочих?
Конечно слышал! Диссиденты придумали. Помогают семьям тех, кто попал в тюрьму после забастовок. А толку-то!
Выходим на лоджию.
Внизу напряженно гудит рондо.
– Как ты вообще – живешь? Здесь? – почему-то шепотом спрашивает дорогой гость.
Я тяну с ответом.
– Не можешь сказать?
– Во-первых, не живу, а нахожусь. Во-вторых, мало что знаю. Еще меньше – понимаю. Возьмите этот перекресток. Знаете, как называются улицы? Одна – Свентокшиская. В честь Святого Креста. Другая – имени
Мархлевского. Был такой большевик и поляк.
– Знаю, – кивает Михаил Владимирович и вздыхает.
…Со временем все станет на свои места. Улицу Мархлевского отменят.
Переименуют в аллею Иоанна Павла II.
На рассвете нас поднял будильник.
Занималось воскресенье. Варшава посапывала во сне. Две машины, приклеившись, миновали центр и устремились к Брестскому шоссе.
Я притормозил там, где год назад мы с Ларьком некстати столкнулись с лесниками.
– Домой-то когда?
– Не от меня зависит.
– А хочется?
– Даже не знаю.
Я долго стоял на обочине, глядя вслед “Москвичу” со знаком ручного управления на стекле.
Хотел было поискать могилу Барона, но передумал.
Десантник рассказал забавный анекдот.
Здесь умеют их рассказывать.
Стало руководство народной Польши замечать, что руководители среднего звена рано отдают концы: отказывает сердечная мышца.
Поручили ученым выяснить – проверить на белых мышах.
Через месяц звонят, говорят: приезжайте, выяснили.
Приезжают: Герек, Ярошевич…
Смотрят – два ящика. И там, и там – мыши. Но в одном – бегают, а во втором – лапками кверху.
– Вы что, – спрашивает Герек, – этих кормили, а этих нет?
– Совершенно одинаковый рацион.
– Может, с воздухом что?
– Один и тот же воздух.
– Температура?
– Везде двадцать градусов.
– Почему же эти бегают, а эти…
– Тем, которые уже не бегают, каждый день по два раза кота показывали.
Легнице.
Столица польской меди. И – группы наших войск.
Странно: идешь по польскому городу, видишь польские костелы, дома, польские вывески, и вдруг – по-русски: “Военная книга”.
Как в Чите.
Ура! Или – черт побери? В Варшаву пожаловал Алексеев.
Я опасался, не сорвусь ли в роли адъютанта. Она мне – как серпом…
Обошлось: Главный особо не загружал.
Я сопровождал его по кабинетам и даже переводчиком бывал.
Всюду Алексеев непременно задавал один вопрос. Видно, в Москве посоветовали.
– Насколько опасны ваши диссиденты?
– Что вы, пан-товарищ! – весело отвечали ему. – Какая опасность!
Сколько их? Ну, сто, двести. О чем вы говорите? Мы их потому и не трогаем. Иногда задерживаем и… выпускаем. Чтоб на Западе не шумели.
Лето началось со скандальчика. А он – с чего? Правильно: в корпункте затрезвонил телефон.
Иногда мне кажется, что флюиды, излучаемые человеком на другом конце провода, предопределяют тональность звонка: то воркует, то заливается в нетерпении, то бьет в набат.
На этот раз из трубки рвалось раздражение.
– Дупак говорит, – услышал я и приглушенно хохотнул.
– Чему вы смеетесь?
– Извините, это не к вам.
Не объяснять же, что с такой фамилией в Польшу лучше не заворачивать. “Дупа” означает место пониже спины. Употребляется с великим удовольствием и звучит в самых замысловатых комбинациях.
Гражданин с рискованной фамилией брал быка за рога:
– Юрий Петрович спрашивает, где наши журналисты.
– Какой Юрий Петрович?
– Вы корреспондент или нет? Не знаете, что в Варшаву “Таганка” приехала?
– Конечно, конечно. – Я сообразил, что речь о Любимове.
– Я директор театра, а Юрий Петрович интересуется, почему наши журналисты не приходят на спектакли, не берут интервью.
– Извините, но почему вы об этом меня спрашиваете?
– Вы же парторг журналистов!
– Не понял. Вы хотите, чтобы я по партийной линии обязал коллег являться на спектакли?
Гастроли “Таганки” ажиотажа не вызвали.
После своих режиссеров-затейников авангард Любимова показался полякам наивным.
Без привычного аншлага Маэстро занервничал.
Высоцкий хворал в Париже. Любимов уговорил его приехать.
“Гамлета” сыграли при полном аншлаге.
Зрители были в восторге.
Оксанка кричала “браво”.
Высоцкий бессчетно выходил с поклонами.
Я впервые видел его так близко.
Подумал: “Какое измученное лицо!”
БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ?
Высоцкому оставалось чуть больше месяца.
Хотя – с какой стороны смотреть…
Тягостные сцены в мясном магазине, который называют
“дипломатическим”. Там отовариваются работающие в Варшаве иностранцы.
В обычных магазинах с мясом, колбасой – перебои. Выбросят – тут же очереди.
В “дипломатическом” – глаза разбегаются: шинка, вырезка, карбонад, ветчина, корейка, охотничьи колбаски.
Впускают строго по пропускам.
Бывает, кто-нибудь из “аборигенов” пытается проникнуть. Давка у двери, крики.
Выходишь с набитой сумкой – на тебя смотрят так, как будто ты не купил, а украл.
Вчера у входа меня остановила старушка.
– Пан сюда? – спрашивает.
Так и не стал я похожим на иностранца.
– Проше пана, у меня внук заболел. Не купите полкило телятины?
– Может, еще что-нибудь?
Испугалась:
– Нет-нет, только телятины. Полкило…
С 1 июля повысили цены на мясные продукты.
В воздухе пахнет грозой.
Газеты молчат. Ходят слухи, что пошла волна забастовок.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.