Rrzepraszam. Варшавская история - [12]
– Что за майор?
Марек темнит:
– Не для печати.
– Есть тут, – объясняет Яцек, – легендарная личность.
– Почему же мы к нему не едем?
– Он не совсем по нашей теме.
– Действительно майор?
– То-то и оно, – излучая унылость, усмехается Яцек. – Еще и адъютантом служил.
– У кого?
– У Пилсудского.
Немая сцена.
Чешу затылок. Прикидываю. Решаюсь:
– Поехали!
Двор, склад, мастерские, дом с мезонином. Как в кино.
Лестница скрипит.
Квартира большая. Люстры, плюшевые кресла, овальный стол, салфеточки-макраме.
На стенах – картины. В золоченых рамах.
В прихожей – портрет. Маслом. Юный улан – прямой взгляд, тонкие усики, лихо заломленная конфедератка.
Много книг. Диван, подсвечники, вазочки, настенные часы.
Все слегка припылено.
Ощущение, будто попал в антикварный магазин накануне банкротства.
Хозяин нас ждал. Ему 85 лет. Это его портрет в прихожей. Не похож.
Голос резкий, командирский.
Пригласил за стол. Поставил крохотные рюмки и наливку собственного приготовления.
Выпил рюмку – “на здрове” – и, не дожидаясь вопроса, стал рассказывать.
Такое впечатление, как будто заслуженный ветеран встречается с молодежью.
Вспоминал, как воевал с Тухачевским.
Покосился в мою сторону, почему-то извинился и сказал:
– Это была кровавая война. Я это на себе испытал.
В сентябре 1939 года он собрал ополчение и ушел в лес.
И – опять обращаясь ко мне:
– Пан редактор молодой еще. Пан не знает, что для поляков война началась не только первого сентября, но и семнадцатого.
Это я-то не знаю!
Пацаном бегал в Ровно по улице 17 Сентября.
Для них – трагедия, четвертый раздел.
Для нас – праздник, присоединение Западной Украины к матери-родине.
Геополитика чертова…
О том, как служил адъютантом, старик не говорил. Видно, я его все-таки стеснял.
Вдруг спросил меня:
– Пан редактор, у вас тех, кто с нами воевал в двадцатом году, уважают? Признают?
– Конечно.
– А у нас – нет. Как будто не было той войны.
Прощаемся. И вдруг он говорит по-русски. Читает Пушкина. Кажется, из
“Полтавы”. “Спит Кочубей…” Почему?
Крепко сжимает мои плечи.
Бодрый старик…
Возвращаемся в гостиницу.
– У нас это не пройдет, – бурчит Марек. – А у тебя – тем более.
Яцеку и Лешеку рейд в тягость.
Их угнетает заданность позитива. Едем по местам боевой славы. Мотив: ах, как все изменилось! К лучшему, естественно…
Судя по нашим ночным посиделкам, они так не считают.
Закипают. Как чайники. Крышки подпрыгивают.
Марек постарше, пытается сдержать молодых. Куда там!
Убеждены: никакой “второй Польши” Герек не построит, залезла страна по уши в долги, социализм повернулся к полякам задом.
А может, они сами к нему повернулись?
Я пытаюсь возразить, Яцек – с обидой:
– Анатоль! Ну что ты можешь знать о жизни простых поляков! Мы останавливаемся в лучших гостиницах, едим в ресторанах, ходим по начальству.
– В розовых очках.
Это – Лешек…
День шахтера в Катовицах. Называется “Барбурка”. В честь святой
Барбары – покровительницы горняков.
В громадном спортзале выстроились шеренгами сотни людей.
Между ними ходят Герек, премьер Ярошевич, куратор безопасности Каня, другие. Вручают партийные билеты. Всем! Скопом!
Пробую побеседовать со свежим партийцем.
“Не розумем”, – говорит.
Не в том смысле, что не понимает, почему вступил. По-русски не понимает. Дипломат.
Восьмидесятый високосный примчался с напористостью скорого поезда.
В дверь позвонили.
На пороге – чумазый, белозубый, рот до ушей, черная шапочка натянута на лоб, уже пригубил, глаза поблескивают – трубочист: сверкает серебристыми пуговицами.
Пялясь, как солдат на генерала, рапортует:
– Веселых праздников! Здоровья пану, малжонке, детям!
Накануне Нового года в Варшаве обнаруживается сонм трубочистов.
Будто весь год обитают на крышах, а перед праздником спускаются. Без стеснения стучатся в двери и поздравляют: кто на словах, кто протягивает написанные от руки открытки, поют колядки.
– Половина из них аферисты, – предупреждает Ян.
Трубочиста полагается отблагодарить.
– Кому это? – вскидывается жена, увидев у меня в руках “Столичную”.
– Трубочисту. Счастье принес. Тонны две.
Чумазый оторопел, стал отказываться. Пришлось впихнуть бутылку в брезентовую лоснящуюся сумку.
Новый год встречаем у Яна.
Не люблю этот замешенный на притворстве праздник. Почему с новым счастьем? А куда старое девать? И зачем поздравлять людей с тем, что они на год постарели?
Настроение поднимает Гражина – мечет на стол произведения польской кухни.
Сельдь в сметане, слегка укалывая, тает во рту.
Мясо по-татарски надо размешать и обильно посыпать солью и перцем.
На горячее, конечно, бигос – терпеливо потушенная квашеная капуста, сдобренная грибами и копченостями.
Зарубежные коллеги восхищаются изворотливостью варшавян:
– На прилавках пусто. В коммерческих магазинах запредельные цены. А придешь в гости – стол ломится.
Ян и Гражина – истинные варшавяне.
Двенадцати часов дети не дождались: уставших, объевшихся, их уложили в спальне, рядом с елкой, купленной и украшенной еще на Рождество.
Новый год встретили дважды.
Сначала – по-московски.
Заглушая мелькавшую на телеэкране Родович, я хрипло, с растяжкой, по-брежневски экая, прокричал “поздравление советскому народу”.
Гражина хохотала, и даже Ян не удержал улыбки.
В романе "Время ангелов" (1962) не существует расстояний и границ. Горные хребты водуазского края становятся ледяными крыльями ангелов, поддерживающих скуфью-небо. Плеск волн сливается с мерным шумом их мощных крыльев. Ангелы, бросающиеся в озеро Леман, руки вперед, рот открыт от испуга, видны в лучах заката. Листья кружатся на деревенской улице не от дуновения ветра, а вокруг палочки в ангельских руках. Благоухает трава, растущая между огромными валунами. Траектории полета ос и стрекоз сопоставимы с эллипсами и кругами движения далеких планет.
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.