Rrzepraszam. Варшавская история

Когда уже казалось, что я опустился на самое дно, снизу постучали.

Станислав Ежи Лец.

Друзенко Анатолий Иванович родился в 1940 году. Закончил МГУ. В 1961

– 1998 годах работал в газете “Известия”. В “Новом мире” печатается впервые.

Когда этот номер готовился к печати, пришло горестное известие о скоропостижной смерти Анатолия Ивановича. Редакция выражает искреннее соболезнование родным и близким нашего уважаемого автора.

1976-й.

Расцвет застоя.

Брежнев еще сам застегивает ширинку.

На Пушкинскую присылают Алексеева.

Кадровик носит ему личные дела сотрудников: новый Главный знакомится с коллективом.

Редакция в шоке.

Оптимисты сокрушаются:

– Это конец!

Пессимисты успокаивают:

– Это только начало.

Новый Главный интригует Олега Павлова, спецкора-аграрника. Белокурая бестия, он на дух не переносит начальников. Особенно тех, чьи портреты таскают на демонстрациях, и они болтаются в толпе, как… в проруби.

Обнаружив в газете некролог, Олежка оживляется.

– Я всегда смотрю, – весело объясняет, – где ты, деятель, был в период с сорок первого по сорок пятый, а? Любопытная картина получается. Подгорного не забыли? Всю войну прокукарекал в тылу.

– А Машеров? – срезаю я аналитика.

– Исключения бывали, – соглашается Олежка. – Но редко.

Алексеев не из их числа. Великую Отечественную он пережил в городе-музее Самарканде, где редактировал газету. Впрочем, его вполне могли списать по зрению: на широкой переносице Главного очки с немыслимым количеством диоптрий.

Смотреть в набухшие линзы страшновато. Все равно что заглядывать в душу циклопа.

Когда Алексееву приносят полосу, он мрачнеет. Зовет ответственного секретаря и, страдая от предчувствий, ввинчивает палец в строку:

– Это о чем? А это? А подробнее?

В коридорах острят:

– Бывают случаи, когда главный редактор не может писать. Но чтобы и читать не умел!

На летучку, где в меру демократично обсуждаются вышедшие номера,

Алексеев опоздал.

Дежурный критик был в ударе и чихвостил все подряд.

– Это кто? – шепотом спросил Алексеев.

– Коган, – шепотом ответили ему.

– Коган? – насторожился Алексеев. – А он откуда? Он в редакции работает?

– А как же!

Это была последняя летучка…

Установки Алексеева терзают душу, как завывания мартовского кота.

– Размышлизмы, – гудит он, нервно поправляя окуляры, – это тру-ля-ля. Главное – люди труда.

На первой полосе стали печатать мелкие, как на паспорт, фотографии.

Издали похоже на листовки “Их разыскивает милиция”. Правда, карточки изображают не преступников, а передовиков производства.

Их не пять, не десять и даже не двенадцать, а обязательно пятнадцать.

По числу входивших в Союз республик.

В том порядке, в каком они перечислялись в Конституции.

Первый ударник – из РСФСР, второй – хохол, третий – белорус, а в самом конце – эстонец.

Володя Соколов, шеф отдела иллюстраций, тоскует:

– В завтрашний номер эстонец у меня есть, а на послезавтра – йок!

В редакцию приводят американского фельетониста Бухвальда.

Алексеев представляет гостю доморощенного коллегу, сообщая с мальчишеской радостью:

– Ему на днях орден вручили.

Американец в изумлении:

– У вас фельетонистов орденами награждают?

– И медалями тоже! – сияет Алексеев.

Олежка направляется в редакционную парикмахерскую, но его останавливают:

– Туда нельзя.

– Почему?

– Сегодня стрижется Главный.

– Когда?

– Пока неизвестно. Завтра приходи…

Мэлор Стуруа заявляет на партийном собрании:

– В редакции повеяли свежие ветры.

Его назначают членом редколлегии. С привилегиями – как у замминистра.

Кадровая революция, о неотвратимости которой шуршали в коридорах, началась.

Есть организаторы жизни, есть – исполнители.

Я, увы, из второй категории.

К тридцати пяти годам мое жизненное пространство составляли: город Ровно в Западной Украине и жившие там родители, а в Москве – жена, двое детей, парализованная теща, дворняга, отзывавшаяся на кличку Барон, сборник очерков “Дорогу осилит идущий”, двухкомнатная квартира в Бескудникове, вторая модель “Жигулей” морковного окраса, сосед Семеныч – гальваник секретного завода,

Центральный Дом журналиста, приятели, которых жена называла “собутыльниками”,

Оружейные бани, ишемическая болезнь сердца, приз лучшему игроку футбольного матча журналистов Москвы и Грузии, редакция на Пушкинской площади и должность заместителя заведующего отделом морали…

Живем мы не бедно, не богато, а от получки до получки.

Прибамбасы Ларисы делают квартиру вполне.

Иногда в гости протискивается Семеныч.

Приступаем тайком.

По Закону Подлости в комнату заглядывает жена.

Секретный гальваник прячет за спиной бутылку, с ангельским видом разглядывает стену и, указывая черным пальцем на горшок с кактусом, кричит:

– Ну, ты, Лар, декоративщица!

– Ладно вам, – оттаивает жена, – идите на кухню, сядьте как люди, возьмите в холодильнике.

Холодильник “ЗИЛ”, телевизор “Темп”, чешский гарнитур приобретены в рассрочку…

Тянется к финишу второе тысячелетие.

Заполонившая шестую часть земной суши, страна развитого социализма – запускает в космос Гагарина, сажает в колонию общего режима Синявского и Даниэля, исполняет в Афгане долг, торгует финской салями в секретном магазине на улице Грановского, восхищается книгой “Малая земля”, рубит просеку от Байкала до Амура, лакает ежегодно по сорок литров алкоголя на душу населения и подумывает над тем, чтобы повернуть вспять сибирские реки…