Розы в снегу - [8]

— Откуда ты все знаешь? — горячо зашептала Катарина.

Анна лишь многозначительно покачала головой.

— Да всякое говорят, — она сжала тонкие губы и добавила с таинственным видом: — В конце концов, это очень строгий орден. Это монастырь сестер-цистерцианок![7]

Девочки опять тихонько затянули псалом; Катарина молчала. Она вслушивалась в шум дождя за стеной и с жалостью в сердце думала о сестре Гертруде. Да, те черные монахини из Брены не были такими строгими. Они частенько смеялись, порой даже очень громко. Монастырь их располагался в центре города — не так, как затерявшийся среди полей Мариентрон[8].

По утрам монахини открывали ворота монастырской школы, и шумные ватаги детей с близлежащих патрицианских улиц спешили на занятия. Стены школы были забраны деревянными панелями, а на сиденьях лежали подушки. Здесь же… здесь все из камня. Из холодного камня. Рука девочки скользнула по колонне, возле которой она сидела. Над головой — стрельчатый свод, без лепнины и украшений.

— Не это наша родина, — сказала однажды сестра Гертруда, — потому-то отец Бернар[9] и приказал возводить здания из холодного серого камня. — Но на небе вас ждет многоцветие красок… — И лицо монахини озарилось радостью.

Катарина убрала руку с колонны и подняла вышивку с колен.

Сестра Гертруда права. Родина не здесь. Не было родины и у Катарины фон Бора. Катарине назначено ждать, пока Господь откроет ей небеса. А там, там встретит ее мать, с радостью протянет она к дочери руки: «Иди, иди, моя маленькая Катарина, иди ко мне!» Мама, само собой, очень похожа на Деву Марию: у нее такие же густые, свободно падающие на плечи волосы и широкая накидка…

Услышав протяжный вздох Катарины, Авэ тихонько прыснула:

— Недалеко же ты ушла в своей работе, фрейлейн фон Бора!

— Ах, это не для меня. — Катарина дернула за тугую золотую нить, и та перекрутилась. Колокола уже звали к полуденной службе, а девочка все еще сидела над этим узлом, тщетно пытаясь его распутать.

— Завтра утром можешь помочь в прачечной, — сказала уходя сестра Аделаида. Катарина с облегчением выдохнула.

***

Наконец-то наступили солнечные дни! Работники повезли с полей сено; каменные стены монастыря плавились от жары.

В один из этих знойных дней перед зданием монастырской школы Катарину поджидала сестра Аделаида.

— Благочестивая мать-настоятельница хочет с тобой поговорить, — сказала она и испытующе оглядела девочку. Катарина только что вернулась с огорода — подол платья подоткнут, рукава высоко закатаны. Загорелые до черноты руки, чумазое лицо. После вечерней молитвы Катарина опять пошла на огород — надо было закончить прополку бобов. К тому же в такой теплый день не хотелось возвращаться в помещение слишком рано. Вишневые деревья были усыпаны красными ягодами, воздух благоухал цветами.

— Надень чистый передник и умой лицо и руки! — сказала сестра Аделаида и, укоризненно покачав головой, ушла. Катарина побежала к колодцу. Девочка вытянула полное ведро наверх и когда склонилась над колодцем, неожиданно увидела в зеркале воды загорелое приветливое лицо. Лицо это не было лицом большеглазой и полнощекой девочки. Скорее — совсем юной девушки, высокоскулой, с внимательными глазами и маленьким ртом. Испуганная, Катарина не могла оторвать взгляд от своего отражения. Рука дрогнула, вода из ведра пролилась, и отражение исказилось. Катарина сняла ведро с крючка и поставила его на скамью.

Пока девочка дожидалась мать-настоятельницу, в приемной наступили сумерки; сквозь толстые оконные стекла в комнату проникал только жидкий вечерний свет. Слуга госпожи, или домины[10], как монашенки часто называли свою настоятельницу, принес лампу и поставил ее на черный стол. Наконец вошла аббатиса:

— Садись, Катарина.

В руках настоятельницы было письмо — она положила его в желтый круг света, отбрасываемый лампой, разгладила.

— Катарина, я получила известие: твой дорогой отец, преисполненный благодати святой церкви, скончался. Твой старший брат Ганс унаследовал имение, которое он и поделит между братьями…

Катарина молча сидела на стуле. Она смотрела на бумагу, на печать, на подпись Ганса. И ей привиделась липа во дворе родного дома, тяжелая резная дверь столовой. Как наяву, девочка услышала крики братьев и голос отца, ведущего из конюшни лошадь…

Поле долгой паузы аббатиса продолжила:

— Твой отец привел тебя к нам десятилетней. Теперь тебе четырнадцать. Он хотел, чтобы ты посвятила жизнь Господу и благочестивой молитве…

Катарина воспринимала слова настоятельницы лишь краем сознания, как шорох листьев в саду. Ей вдруг вспомнилась маленькая дверь в стене монастыря, порог которой она однажды переступила вслед за тетей Магдаленой, монастырская церковь (девочка уже давно не связывала ее с небом), решетка хора, звучащее под высокими сводами пение монахинь.

— Ты слышишь меня, Катарина?

— Да… Нет… Я растерялась. Простите меня, благочестивая мать!

Внезапно выражение лица аббатисы изменилось. Она порывисто схватила руки Катарины и крепко, сочувственно их стиснула.

— Послушай меня, дитя. Я кузина твоей милой матери, умершей до того, как ты выговорила первое слово. Твой отец просто не знал, что с тобой делать. У тебя нет никого там, снаружи, в том мире. И ты бедна. Никакой другой монастырь не примет тебя, если ты не принесешь в дар мешок гульденов, деревеньку или, на худой конец, клочок земли. Я желаю тебе только хорошего.