Рождество у Шерлока Холмса - [106]

— Мы с Лоррейн были здесь на пляже. Я притворялся пьяным, чтобы появилось алиби. Лоррейн отвезла меня домой. Когда она ушла, я поехал за Эмили. Я знал, что она будет в баре «Фламинго». Она обычно там встречалась с Жаком. Но в тот раз она была одна. Сказала, что с ним все кончено. Я сказал, что хочу подышать воздухом, и мы поехали на пляж. Я копал яму, пока Эмили дремала. А потом я ее задушил. Снял ее фальшивые жемчужные бусы, которые ей подарил Жак и засунул ей в рот. Потом поехал домой и лег спать. Дальше вы все знаете.

— Но зачем вы напали на Лоррейн?

— Она начала что-то подозревать. Все расспрашивала меня про последнюю ночь Эмили. Нужно было ее заткнуть. Жаль, что не получилось. Дурацкая краска жгла мне глаза. Я — хороший актер. Как я вас провел, а! А ведь вы один из лучших детективов в Сан-Диего. Видимо, недостаточно хороши чтобы со мной тягаться.

— Но я все-таки здесь, — сказал Томас и направил на Моргана пистолет.

— Мистер Морган, вы арестованы за убийство вашей жены.

Морган ухмыльнулся.

— Сначала вам придется меня поймать.

Морган бросился к океану и нырнул. На секунду Томас опешил, а потом вытащил пистолет и навел его на волны. Когда Дик вынырнул, он выстрелил, но промахнулся. Чертыхаясь, он вошел в воду по колено и сделал еще один выстрел. В этот раз пуля достигла своей цели — Морган перестал грести руками. Волны качали его недвижное тело, пока детектив доставал его на берег.

А через месяц детективу пришла огромная коробка. Он раскрыл ее и увидел картину, где он направляет пистолет на искаженное злобой лицо Моргана, идущего ко дню. А рядом с ним, на песке, лежит голова Эмили с текущими слезами…

К картине была прикреплена записка:

«Спасибо за вашу работу. Вы спасли мою жизнь».

«Какая ужасная картина», — подумал инспектор и засунул ее куда подальше.

Алёна Половнева. Лирика

— Добро пожаловать. Вы на спектакль?

Зоя вздрогнула. На улице в лицо сыпался мелкий колкий снег, она закуталась в шарф, наружу — только глаза, и те смотрят под ноги. Ритм своей же ходьбы по расчищенным дорожкам убаюкал ее, и она не сразу поняла, что уже добралась до бара.

Бар «Дряхлый двоеженец» приветливо подмигивал вывеской. Где-то за углом дурным голосом орала реклама и «В связи с распространением коронавирусной инфекции просим вас…». Пах хвоей елочный базар, прохожие бросали на тротуар мандариновую кожуру, взахлеб смеялись дети.

Зое хотелось побыть среди людей. Как только она закрывала глаза, она вновь и вновь видела оскорбительно тонкое и нежное красное кружево на своем бежевом диване. Развратный комок с чашечками без косточек, юного размера, и суетящегося мужа, который, заикаясь, предлагает сначала тщательно вымыть руки с дороги. Зоя сообщила, что помоет руки в другом месте и хлопнула дверью. В «Дряхлый двоеженец» она шла пешком целых полтора часа. Смартфон копил пропущенные, а горло — невыплаканную горечь.

Бар был украшен крохотным елками и теплыми гирляндами. За стойкой стояла коротко стриженная плотная брюнетка в мужской рубашке и больших наушниках на шее — режиссер, Зоя помнила ее по фотографиям в прессе, Одоренко, кажется. Перед Одоренко мерцал ноутбук, она пританцовывала в такт музыке, льющейся сверху. У Зои тоже непроизвольно задергались ноги. Рядом, на барной стойке, стояла бутылка водки и нарезанная неаккуратными кружками жирная копченая колбаса.

— Кухня сейчас закрывается, официанты уходят, — сообщил Зое тот же молодой человек, что на входе проверил ее билет, — но вы можете успеть сделать заказ.

— Я не голодна, — ответила Зоя, стягивая заиндевевший шарф.

— Тогда вот ваш бокал крафтового и муншайн. Вот это не пейте, это бутафория для спектакля.

Самогон растопил склизкий комок в желудке и огнем бросился к кончикам пальцев. Зоя огляделась. Два столика были заняты, оба — мужчинами. Один — представительный, на спинке стула — дорогой пиджак, лицо холеное, в пальцах вертит стакан с виски. Второй — здоровенный байкер, длинные светлые волосы, окладистая борода с косичкой, с форсом разглаженные усы, в черной линялой футболке и огромных ботинках — Дед Мороз, которого мы заслужили. Однако в руках — светлое пиво с долькой лимона — девчачий коктейль. Зоя смутилась и отвернулась: байкер смотрел на нее в упор и ухмылялся в усы.

Рядом с режиссером появились актеры. Один актер — его в труппе прозвали Пупсиком за смазливое лицо — был одет как гопник: в кепку, растянутую майку, треники с карманами, набитыми семечками. Второй, по имени Юра, был будто офисная крыса на выгуле, в наглаженных до стрелок брюках и белой рубашке. Клава, ведущая актриса, щеголяла колготками в сетку, кожаными шортами и несвежей синтетической спортивной олимпийкой — такие носили в 90-е годы трудные подростки. В ее кудрявых темных волосах переливалась стразами большущая заколка-бабочка. Клава кинулась было к Зое с объятиями, но загрохотала музыка, занервничал стробоскоп — спектакль начался.

Спектакль рассказывал о жизни и смерти Юрия Хоя, солиста группы «Сектор Газа». Назывался в честь одной из песен — «Лирика». «Это моя любимая песня!», — то и дело напоминала Клава. Она прожужжала Зое все уши своим спектаклем. Постановка, по словам Клавы, была новехонькой, и публика участвовала в ней наравне с актерами. Половина действия происходила на дискотеках 90-х. По Клавиному мнению, «Лирика» хорошо зашла бы на всех площадках, где выпивших людей тянет танцевать.