А ещё кузнечики, божьи коровки…
Так летели дни. Изредка, когда у родителей выпадало свободное время, они ездили к морю. Тёплое летнее море – вовсе не то, холодное, на берегу которого вырос Август. Здесь можно было бултыхаться в воде хоть целый день – и не замёрзнуть. Он плавал, нырял, плескался, солёная морская вода попадала в рот, нос, уши – но Август был счастлив. Море, солнце, песок, рядом мама и папа – что ещё надо ребёнку? Бронзовый морской загар ровным слоем лёг на его тело. А морская вода была так чиста и прозрачна, что Август, заходя в море, видел дно и свои ноги, идущие по нему…
Но эти праздники – поездки на море – были не так часты. Обычными были будни. Операции, стоны раненых, кровавые бинты… Особенно страшно было, когда приходил санитарный эшелон и привозил новых раненых. Август убегал, прятался и только изредка выглядывал в больничный двор, где принимали раненых. Он не хотел видеть мучений, не понимал, за что страдают эти люди, почему взрослые мужчины кричат от боли. Зачем всё это? Неужели нельзя жить без этого?…
С приходом санитарных эшелонов с фронта военные хирурги сутками не выходили из операционной. Лаура Линде была особенным хирургом. Годы занятий ненавистной скрипкой не прошли даром: у неё развилась необыкновенная чувствительность кончиков пальцев, что давало ей возможность выполнять на операционном столе самую ювелирно тонкую работу. Ей поручали самых тяжёлых и почти безнадёжных больных. Своими тонкими, чувствительными пальчиками она могла проникнуть туда, куда её коллеги-мужчины не смогли бы добраться. И зашивала раны искусно, оставляя минимальные рубцы.
– Штопать ты у нас мастерица, – говорили ей врачи госпиталя, все они были мужчинами, но признавали, что Лауре подвластно в их ремесле то, чего не достичь им.
Медсёстрами в их госпитале работали не только немки, но и местные жительницы – крымские татарки. Август боялся этих черноволосых женщин, гортанно перекликавшихся между собой на непонятном ему языке. Особенно ему становилось страшно, когда он ловил на себе их взгляд. Видя, что его бесцеремонно рассматривают, он старался исчезнуть. Ему было не по себе под прицелом чёрных глаз.
Август постоянно находился среди взрослых. Детей в их госпитале не было, а выходить за его пределы ему строго воспрещалось. Конечно же, ему очень хотелось побывать там, куда ему было нельзя. Но добропорядочный немецкий мальчик не мог ослушаться старших. Поэтому, постоянно находясь среди взрослых, он поневоле становился слушателем и свидетелем их разговоров и ссор. Самое неприятное, что стали ссориться его родители. Его отец, Пауль, обычно молчаливый и сосредоточенный на своей профессии, стал упрекать жену Лауру в том, что ей оказывает знаки внимания их общий коллега Дитер Мюллер.
– Почему ты стояла с ним у окна? О чём вы говорили? Почему ты смеялась вместе с ним? – не обращая внимания на присутствующего рядом сына, выговаривал он жене.
– Пауль, что у тебя на уме? О чём ты сам себе нафантазировал? Мы вышли после тяжёлой операции, надо было отвлечься, расслабиться, вот он мне и рассказал несколько анекдотов, а потом – снова в операционную.
– Я видел, как он на тебя смотрел! Не отпирайся, он подбивает к тебе клинья! Почему ты его не гонишь, а строишь ему глазки?
– Пауль! Очнись! Вспомни, где мы находимся, вспомни, что идёт война. О чём ты говоришь?
– Вот именно, идёт война, рядом твой муж и твой сын, а ты на глазах у них флиртуешь с другим мужчиной.
– Тебе не стыдно при ребёнке говорить такие вещи? – вырвалось у Лауры.
– Но тебе же не стыдно флиртовать при ребёнке!
Лаура ответила ему звонкой пощёчиной и ушла, уведя за руку Августа. Ему очень не нравилось, что родители ругаются. Но что он мог сделать?
В госпитале катастрофически не хватало крови. Почти каждому раненому требовалось переливание, а крови не было. Случалось, Лаура или другие хирурги сами ложились под систему для прямого переливания крови. Отдав свою кровь, они вновь становились к операционному столу. Но проблема отсутствия крови не только не исчерпывалась, она нарастала с каждым днём. Такая же проблема, очевидно, была и в других немецких госпиталях, поэтому этот вопрос решался глобально на очень высоком уровне. Первоначально пришёл приказ брать кровь у евреев: всё равно их расстреливают, чего добру пропадать, ещё и пули на них тратить. Но потом приехал оберштурмбанфюрер Кирш с личным распоряжением фюрера: не портить великую арийскую расу еврейской кровью. Кирш собрал весь медперсонал госпиталя на беседу. Август, который играл машинками на подоконнике актового зала школы, где располагался госпиталь, спрятался за штору. Он боялся этого всегда злого Кирша, который никогда не улыбался, но разговаривал приказным тоном, не терпящим возражений.
– Господа хирурги! Я привёз вам личное распоряжение нашего великого фюрера. Он нашёл выход из сложившейся ситуации. Наш фюрер, как всегда, мудр и прозорлив. Отныне вы будете брать кровь у советских военнопленных. Мы будем вам поставлять раненых и военнопленных, а вы будете брать у них кровь всю без остатка.
– Герр оберштурмбанфюрер! – Лаура первая подала голос после всеобщего молчания. – Вы, очевидно, забываете, что перед вами врачи, а не убийцы. Суть нашей профессии состоит в том, чтобы возвращать людей к жизни, а не отнимать её. Ни у кого из нас не поднимется рука лишить людей жизни.
