Рождения - [4]

— Любое условие, любезный.

— И что это за условие? — приостановилась хозяйка.

— Если позволите, Марфа Петровна, услышать историю про ту самую, из-за которой нужно креститься, уж больно мне интересно. Марфа Петровна передёрнула плечами.

— Да может как-нибудь в следующий раз, как-то в ночь о таком говорить не пристало, мало ли что потом привидится. Но, впрочем, если Николаша захочет, то расскажет.

— Эт всё суеверия бабские, — проговорил хозяин, но вышло у него это как-то неуверенно.

— Да не скажите, — все никак не могла успокоиться Марфа Петровна. — Я, конечно, понимаю, многое люди приврали, но, как говорят, нет дыма без огня. Удивительный род эти Зимородки…

— Душечка, шла бы ты отдыхать. Негоже себя расстраивать на ночь. — Вмешался муж.

— Да, да, — пойду я. — Поздно уж.

Марфа Петровна поклонилась направившись в сторону дома. В беседке наступила тишина, слышно было только шелест листьев и пение сверчка. Ночные звуки все больше и больше входили в свое владение.

— Ну, так что же? — Нарушил молчание Антон Павлович. — Все-таки расскажите мне. Постукивая пальцами о стол, Николай Петрович поднял глаза и в упор посмотрел на собеседника.

— Как хотите, желание гостя закон для хозяина.

В этот момент, гостью показалось, что хозяин, который минуту назад был пышущий радостью и довольный своей размеренной благопристойной жизнью провинциального буржуа, как-то сразу сник. Чувствовалось внутреннее напряжение. Будто бы в нём боролись желание рассказать и нежелание приоткрыть какую-то завесу тайны перед чужаком. А при всем гостеприимстве, хозяин понимал, что столичный гость все ж таки чужак.

— Ладно уж, — будто бы решив про себя дилемму начал хозяин. — Но предупреждаю, что правда, что вымысел, не знаю. Народ говорит, я перескажу. Кое-что и от себя добавлю, давно меня это мучит.

Антон Павлович поудобней умостился в широком плетёном кресле, которое под его весом издало тихий плачущий звук, приготовившись слушать. Но хозяин не спешил, достал трубку и медленно начал набивать табаком. Его огромное рыхлое тело качалось, и пыхтел он как паровоз, пытающийся сдвинуть с места огромный состав. Гость не спешил, понимал, что хозяину нужно время, чтобы решить с чего начать, он рассматривал лампу, на свет которой слетелись мотыльки. В этой затянувшейся паузе было что-то неприятное и всё же интригующее.

— Так вот, — без предисловия, нарушив затянувшееся молчание, начал хозяин. — Кто они и откуда здесь появились, никто толком не знает, но был я еще мальцом, так моя бабка по отцу сказывала, что появились они в самый страшный год. Зима в тот год началась рано, не успели пшеницу с полей убрать, так под снегом на полях и осталась половина урожая. Старожилы сказывали, что на их веку такой ранней зимы отродясь не было. Не угодили Богу, бабы говаривали. Много народу померло от голоду и холоду в том году. Всю зиму морозы стояли, что птицы на лету замерзали и камнями о землю разбивались. А людей по весне находить стали, где только не находили, а больше всего в лесу. За хворостом пойдут, так назад уж и не возвращались. Так вот бабка-то и сказывала, что в этом году они и появились в городе. Да всё молчком, особняком держались.

Хозяин Зимородок статный и ладный мужик был, не пьющий, работящий. Охотно за любую работу брался, крепко работал. За что ни возьмётся, все у него в руках горит, никто угнаться за ним не мог. Когда поняли, что мастер на все руки, приглашать к себе стали. Город рос, строили много, а у него, что не изба, то дворец и ни одного похожего. Полюбили их, он в помощи никому не отказывал, а коли видит, что заплатить не могут, солдатка какая али баба с детьми без кормильца оставшаяся, так он и за спасибо помогал. Многие крутили пальцем у виска, но помалкивали, при встрече улыбались да в гости зазывали. А жену свою он пуще жизни любил. Было за что. С дому она редко выходила, всё по хозяйству. Но уж коли вышла в лавку или еще зачем, так месяц бабы у всех колодцев языки чешут да обсуждают. Звали её Катериной. Может, назвалась так, документов никто не видал. Но видно, что с далеких краев она, злые языки поговаривали, что красота ейна не от Бога, да я думаю, завидовали просто. Ты ведь, дорогой Антон Палыч, Олесю встретил, так вот она её праправнучка. Бабка моя Олесю не застала, померла, да будет ей земля пухом. А вот за мать ее сказывала, что та супротив своей бабки дурнушка. Это-то она дурнушка? Да я красившее женщины и не видывал. На неё, что на картину глядеть можно, без сна и отдыха, обо всём на свете забываешь. Вот тогда-то я и подумал, мальцом, интересно бы на энту Катерину поглядеть. После услышанного от бабки я долго ходил и канючил, чтоб побольше о ней узнать, да она как воды в рот набрала, шлепнет меня легонько по шее и скажет, что мол не моего ума это дело. Так бы может, оно и прошло, забылось, кабы со мной одно происшествие не вышло. С того разговора, мной подслушанного, малость уж годка два утекло, матушка нас без няньки на прогулку отпускала. А дело летом было. Проснулся я не свет не заря, вылез тихонечко в окошко, комната моя тогда находилась рядом с нянькиной. Вон, там на первом этаже. — И Николай Петрович махнул рукой в направлении особняка, где в густых сумерках только угадывались слабые очертания дома. Постоял, потоптался, солнце только озолотило кромки деревьев, а роса блестела, что те брильянты в траве. И побежал к реке. Думаю, пока все спят, успею к завтраку из заводи вернуться. Речку одним махом перемахнул, у нас вы видели дом на извилине реки стоит. Так что тут узкое место, матушка хоть и запрещала нам без ее ведома одним купаться. Но слишком и не журила. Вот я всегда бывало, пока никто не видит переплыву здесь, а там через болото к заводи рукой подать, и вода что зеркало, песок и камни на дне видно. В такую рань там только рыбаков и можно увидать, да и то редко. Летом работы много, не до рыбалки нашим мужикам. Ну, я, значит, болото проскочил, только кусты раздвинул на песок выскочить, по дороге-то крюк делать нужно, а через кусты напрямик и песочек, да так и обмер на месте. Смотрю и глазам своим не верю, даже зажмурился, думаю, привиделось, ан нет, открываю не привиделось.