Розалина снимает сливки - [39]

Что бы ни говорили о Палмерах, они посвятили себя внучке без остатка.

– Ты хорошо учишься. – Сент-Джон сел на корточки перед Амели. – Совсем как твоя мама в твоем возрасте. Почему храма больше нет?

– Потому что он очень старый. А очень старые вещи падают. А еще из-за испанцев.

– Если бы я знала, что ты сейчас интересуешься майя, – сказала Корделия, – я бы купила тебе другой подарок. Может быть, мне лучше его забрать?

Амели возмущенно округлила глаза.

– Нет. Я умею интересоваться несколькими вещами. Я полиаморка.

– По-моему, ты не это имела в виду, – быстро вставила Розалина.

– Нет, это. Это значит любить много вещей. – Выражение гордости на лице дочки было одновременно восхитительным и неуместным. – Я разобралась с приставками, как нас учили в школе. «Поли» означает «много», а «амор» означает «любовь» по-французски, а еще на латыни.

О боже. Теперь Розалине придется объяснять дочке, что такое полиамория, в присутствии родителей, которые, вероятно, тоже не знали, что это такое. По крайней мере, ни на каком уровне, кроме этимологического.

– Это вообще-то означает любовь к нескольким людям.

– Но я ведь люблю нескольких людей. Я люблю тебя, дедушку, бабушку, тетю Лорен.

– Наверно, будет лучше сказать, – Розалина чувствовала, как глаза Сент-Джона Палмера прожигают ее, – это значит быть влюбленной в нескольких людей сразу.

– А-а. – Амели подумала. – Тогда я не полиаморка. Я Полилюблювещка. Можно мне теперь подарок?

Подарком оказалась книга под названием «Монстры в реальной жизни: существа из глубин», которая была наполнена фотографиями чрезвычайно уродливых рыб. Амели она понравилась. И уже через две минуты она счастливо свернулась на диване, рассматривая акул-домовых, а Розалина пыталась налить родителям чая, который сказал бы им: «Я понимаю, что за эту помощь вам должна, но мне бы очень хотелось, чтобы это общение поскорее закончилось».

– Так что там с бойлером? – спросил ее отец, пробираясь на кухню, пока Розалина отчаянно мыла кружки, которые следовало вымыть еще утром.

Она уперлась руками в раковину.

– С ним все странно. Я позвала мастера, чтобы его посмотреть, и он сказал, что нужен ремонт.

– И сколько он попросил заплатить за то, что сказал, что бойлеру нужен ремонт?

Проблема была в том, что до девятнадцати лет Розалина была идеальной дочкой, а значит, так и не научилась врать родителям.

– Сто двадцать фунтов.

Сент-Джон Палмер покачал головой в отчаянии, которое не казалось показным.

– Он тебя с порога раскусил, да?

– А что мне было делать? «Прости, незнакомец, с которым я дома одна. Я, маленькая женщина, вооруженная только теркой для сыра, требую, чтобы ты ушел без денег, которые просишь».

– Не смешно, Розалина. Какой пример ты подаешь Амели, если позволяешь людям тобою помыкать?

Розалина мстительно включила чайник.

– Прости. Так вышло. В следующий раз буду лучше стараться.

– Уж постарайся. У тебя хоть есть сто двадцать фунтов на мастера, который ничего не сделал?

– Точно есть, – сказала она чайным пакетикам, – потому что я их отдала.

– Значит, в этом месяце тебе не нужна помощь с ипотекой?

Именно тогда она решила, что лучше продаст свои волосы и зубы на улице Монтрей-сюр-Мер, чем возьмет у отца еще хоть пенни. Во всяком случае, в ближайшее время.

– Справлюсь. А теперь отнесешь маме чай?

Он взял две кружки и ушел без дальнейших комментариев. Розалина подняла свою кружку, поняла, что у нее дрожат руки, и быстро поставила обратно. Ради всего святого, ей двадцать семь лет. Она не станет плакать на собственной кухне из-за того, что разочаровала отца. Опять.

Через несколько минут она вошла в гостиную. Амели по-прежнему лежала на диване, по обе стороны от нее сидели бабушка с дедушкой. Все трое рассматривали монстров из реальной жизни так, что можно было писать картину и вставлять в рамку.

– Это мурена, – сказала Амели. – Здесь написано, что она тринадцать футов в длину.

Корделия Палмер следила за пальцем внучки, скользящим по странице.

– Ого, большая. Ты знаешь, сколько надо таких Амели, как ты, чтобы столько получилось?

– Скорее всего, немного. Мамочка не мерила меня уже месяц, а я стала выше, чем была.

– Вряд ли ты уже стала тринадцать футов ростом, – засмеялся Сент-Джон Палмер.

– А вдруг? Вдруг у меня скачок роста?

– Ну, я бы предположила, – сказала ей Корделия Палмер, – что твой рост около четырех футов. Так сколько Амели в тринадцати футах?

Амели скорчила гримасу.

– Одна Амели – четыре. Две Амели – восемь. Три Амели – двенадцать, а четыре Амели – шестнадцать. Значит, больше трех и меньше четырех. Значит, три Амели и одна нога.

Сент-Джон Палмер улыбнулся Амели так, как когда-то улыбался Розалине.

– Очень хорошо, Амели. Ты такая умная девочка.

– Да, – согласилась Амели. – Я очень умная. Тетя Лорен говорит, что я развита не по годам.

– Ты ведь знаешь, – Корделия Палмер тактично кашлянула, – что эта женщина на самом деле не твоя тетя.

– Нет, тетя. Я зову ее тетей Лорен, а значит, она – моя тетя.

– Нет. – Это был самый нежный и уступчивый голос Корделии Палмер. – У слов есть значения. И «тетя» означает сестру кого-то из твоих родителей.

Ничего хорошего из этого не выйдет. А отец еще не притронулся к чаю.