Роза и Тис. Дочь есть дочь. Бремя любви. Рассказы - [15]

Он встал, улыбнулся — улыбка была обаятельная — и заговорил ровным голосом, с несколько просторечными интонациями.

Гэбриэл говорил двадцать минут. И говорил хорошо. Не спрашивайте о чем. Я бы сказал, что он говорил обычные вещи и в более или менее обычной манере. Но его приняли. Этот человек создавал вокруг себя некое поле. Вы забывали, как он выглядит, забывали, что у него безобразное лицо, неприятный голос и дурной выговор. Зато возникало впечатление глубокой искренности и серьезности намерений. Вы чувствовали, что этот малый действительно собирается сделать все от него зависящее. Искренность — именно искренность!

Вы чувствовали… да, чувствовали: ему не безразлично, его действительно заботит вопрос нехватки жилья и трудности молодоженов, не имеющих возможности обзавестись своим домом; и проблемы солдат, которые много лет пробыли за морем и теперь должны вернуться домой; и необходимость обеспечения техники безопасности; и сокращение безработицы. Он жаждет увидеть свою страну процветающей, ибо это означало бы счастье и благополучие жителей каждого входящего в нее района. Время от времени он неожиданно отпускал шутку, заурядную дешевку не первой свежести, — однако его шутки воспринимались благосклонно, потому что были понятны и всем знакомы. Дело было не в шутках, а в искренности. Он говорил, что, когда война наконец закончится и Япония будет выведена из строя, наступит мир и вот тогда будет жизненно важно взяться за дело, и он, если его выберут, готов это сделать…

Вот, собственно, и все. Я воспринял это как шоу одного актера — майора Гэбриэла. Я не хочу сказать, что он игнорировал партийные лозунги. Отнюдь, он сказал все, что полагалось сказать; с подобающим восторгом и энтузиазмом говорил о лидере; упомянул империю. Все было вполне правильно, но вас призывали поддержать не столько кандидата от консервативной партии, сколько лично майора Джона Гэбриэла, который намеревается осуществить обещанное и страстно заинтересован в том, чтобы это было сделано.

Аудитории он понравился. Правда, люди за этим и пришли. Все собравшиеся были тори, — но у меня создалось впечатление, что он понравился публике больше, чем она того ожидала. Мне показалось, что слушатели даже немного проснулись. «Ну конечно, — подумал я, — этот человек — настоящая динамо-машина!» И даже возгордился точностью моего определения.

После аплодисментов (по-настоящему искренних) был представлен оратор из центра. Он был великолепен. Говорил все правильно, делал паузы в нужных местах и в нужных местах вызывал смех. Должен признаться, что я почти не слушал.

Собрание закончилось обычными формальностями. Когда все поднялись со своих мест и стали выходить, леди Трессилиан остановилась около меня. Я был прав — она ангел-хранитель.

— Что вы думаете о нем? — спросила она своим задыхающимся, астматическим голосом. — Скажите, пожалуйста, что вы думаете?

— Хорош! Определенно хорош.

— Очень рада, что вы так думаете. — Она порывисто, шумно вздохнула.

Я удивился. Почему мое мнение может что-то для нее значить? Последующие слова леди Трессилиан просветили меня на этот счет.

— Видите ли, — сказала она, — я не так умна, как Эдди или Мод[43]. Политикой я никогда не занималась… и я старомодна… Мне не нравится, что членам парламента платят деньги. Я так и не смогла привыкнуть к этому. Членство в парламенте — это служение родине, и оно не должно оплачиваться.

— Но, леди Трессилиан, не каждому под силу служить родине, не получая плату, — заметил я.

— Вы правы, я знаю. В настоящее время это невозможно. По-моему, очень жаль! Наши законодатели должны избираться из числа людей того класса, которому нет надобности трудиться ради куска хлеба. Из класса, не нуждающегося в заработке.

У меня чуть не сорвалось с языка: «Дорогая моя леди! Вы, должно быть, явились прямехонько из Ноева ковчега!»[44]

Однако было любопытно обнаружить в Англии существование таких уголков, где все еще живы старые идеалы. Правящий класс. Господствующий класс. Высший класс. Такие ненавистные фразы. И все-таки — будем честными — в них что-то есть, не правда ли?

— Мой отец, знаете ли, — продолжала леди Трессилиан, — был членом парламента от Гэрависси в течение тридцати лет. Он находил это тяжким бременем, но считал своим долгом.

Я невольно перевел взгляд на платформу. Майор Гэбриэл разговаривал с леди Сент-Лу. Судя по ногам, он определенно чувствовал себя не в своей тарелке. Считал ли майор Гэбриэл депутатство в парламенте своим долгом? Я в этом очень сомневался.

— Мне он показался очень искренним, — заметила леди Трессилиан, проследив за моим взглядом. — А вам?

— Мне тоже.

— И он так чудесно говорил о мистере Черчилле… По-моему, вся страна поддерживает мистера Черчилля. Вы согласны?

Да, я был с этим согласен. Вернее, я полагал, что консерваторы, безусловно, вернутся к власти, хотя и с небольшим перевесом голосов.

Ко мне подошла Тереза, и тут же явился мой бойскаут, чтобы катить инвалидную каталку.

— Получила удовольствие? — спросил я Терезу.

— Да.

— Что ты думаешь о нашем кандидате?

Она долго молчала. И ответила лишь только после того, как мы вышли из зала: