Российские оригиналы - [17]

Итак, жил-был в конце 20-го века эстрадный певец, имя которого вам ничего не скажет. Назовeм его условно Ф. П. Из звeзд, если судить по их же меркам, может, и не самый худший. И написали ему однажды песню «Зайка моя». Авторов никто не помнит уже сейчас, так что я вам их даже под условными именами назвать не могу. Текст песни был, как того требовала современная эстрада, абсолютно дебильным, с постоянным повтором припевчика: «Зайка моя».

Но вот непредсказуемость влияния искусства!

Этот припевчик породил целое явление, породил тип и характер!

Такое бывало уже. Например, писатель 19-го века Тургенев придумал героя по фамилии Базаров и придумал, что он — нигилист. До этого не было настоящих нигилистов, а после выхода книги — появились!

Так и здесь.

Песня звенела с утра до ночи во всех ушах.

«Зайка моя!» — обращались мужья к жeнам — с иронией, конечно.

«Зайка моя!» — обращались влюблeнные юноши к возлюбленным девушкам нежно.

«Зайка моя!» — обращался начальник к секретарше. (Что такое «начальник» и «секретарша» — см. «Росийская историческая должностная энциклопедия», тома 18 и 35).

Но это было только начало. На «заек» откликались, положим, все дамы, хоть и с разной реакцией. Но огромное количество женщин почувствовали себя зайками в полной мере! Они почувствовали своe единство. Они стали признавать друг друга на улицах. Их признали и остальные. Это был фурор и триумф заек.

Что же это был за тип?

К моменту появления песни, это была женщина лет около пятидесяти со следами красоты на лице (независимо от того, имелась ли у них вообще когда-то красота на упомянутом органе тела). Это была женщина, нервная в быту (быт — это обеспечение домашнего хозяйства; домашнее хозяйство — это… но не будем отвлекаться), исполнительная на работе, имеющая бестолкового увальня-мужа, капризных детей, слушающихся, однако, маму чуть больше, чем паразита-отца. Ходила она в белых кружевных кофточках, в шерстяных платьях или костюмах, обожала блузки и свитерочки с нашитыми крупными розанами. Раз в месяц, посмотрев на себя в зеркало, она садилась на диету (диета — это не такое особое кресло, в которое садятся, а… впрочем, долго объяснять), но тут обязательно наступал какой-нибудь праздник. Она начинала жарить-парить, имея репутацию прекрасной кулинарки и гордясь ею, гости наедались и напивались, она, размягчeнная, тоже позволяла себе — и начинала краснеть личиком, петь задушевные песни, а потом обильно и горько плакать неизвестно отчего, но, поплакав, утирала слeзы, улыбалась и упрашивала гостей кушать и выпивать дальше.

Но всe чаще звучала песня о зайке — и всe выше и взволнованней вздымалась грудь такой женщины. Чутьeм своим женским она поняла: еe час пробил! Потому что по неизвестным причинам никому так не шло ласковое прозвище «зайка моя», как ей, женщине приятной полноты, в последнем периоде последней молодости (в наше время у женщин несколько молодостей бывало, вам, следующим естественным графикам природы, этого не понять), — и не только она почувствовала это, но и другие!

Мужья заек, таращущие (извините за корявое слово) свои буркалы (глаза) на длинноногих и костлявых (стройных) девиц, вдруг обнаружили, что другие-то мужчины уже свои буркалы от девиц отвели — и в упор рассматривают их благоверных.

— Зайка моя! — спохватывался торопливо ошарашенный муж.

— Чего тебе, дурень? — царственно спрашивала зайка, сидя у зеркала, плотной спиной — к мужу-ублюдку.

— Да нет, ничего… — бормотал муж, растерянно вглядываясь в туманное очарование черт лица супруги и не понимая, откуда оно взялось.

А взялось оно от сознания собственной победительности!

— Зайка наша! — в один голос отзывались о ней сослуживцы и сослуживицы отдела на восемнадцать столов, за одним из которых она просидела вот уже двадцать четыре года. Сам начальник отдела вдруг начал лебезить перед ней и тут по совпадению он в чeм-то проштрафился, — и зайке предлагают его место! Раньше с ней от одного перепугу истерика случилась бы (потому что зайки произошли от женщин очень трепетных — до душевной судороги иногда!), а тут спокойно поднялась, приказала перетащить за собой бумаги и вещи — и вошла в кабинет начальника, и села там, будто весь век сидела. При этом в зайке проснулось вдруг что-то чуть ли не волчье: бывшая соседка по столу зашла к ней на минутку поболтать о том о сeм — и через секунду вылетела с алыми щеками. Полдня она молчала, а потом молвила заикаясь:

— Приказали… записаться на приeм… на вторник… через неделю…

Впрочем, отходчивая зайка не помнила зла — и в тот ж день к вечеру утешила зарвавшуюся бывшую товарку свою: проходя мимо, потрепала за ушко и спросила по-доброму:

— Работаем?

И та, осчастливленная, вспыхнула ярче прежнего — и долго с горделивостью посматривала окрест.

Во всех сферах зайки приобрели невиданный доселе авторитет. Они становились директорами инвестиционных банков, страховых компаний, они оказались во главе супермаркетов, газет, телевизионных объединений, правительственных учреждений и подразделений. Советниками очень больших политических деятелей были — зайки.

Песенка неистовствовала на просторах нашей Родины, зайки процветали. Со сказочной быстротой они меняли машины, мужей, строили квартиры и коттеджи. А те, кто попроще, довольствовались пусть не материальными благами, но тем, что выше его: всеобщим народным вниманием и любовью. Продавщица какая-нибудь в глухом селе Паршивино, торговавшая всю жизнь каменными несъедобными пряниками, керосиновыми лампами и резиновыми сапогами, продавщица, которую сопливый тридцатилетний директор совхоза, в сыновья ей годящийся, Любкой звал, продавщица, муж которой, Степан, бил еe, пьяный, коромыслом (правда, и она его, трезвого, коромыслом охаживала мстя), — эта продавщица под звуки песни вдруг так приосанилась, что на вошедшего в магазин директора гаркнула: