Россия за рубежом - [67]
Наиболее значительной фигурой в поэзии Русского Зарубежья была Марина Цветаева, сохранившая тесные связи с модернистами на родине. Читающая публика в эмиграции и даже литературные критики никогда не принимали ее творчество безоговорочно, несмотря на то, что ее произведения, и поэтические, и прозаические, печатались очень много. Она создавала постоянный стимул к развитию русской поэзии, который укреплялся благодаря связям поэтов по обе стороны границы, а также таким эмигрантским критикам, как М. Слоним, К. Мочульский и Д. Мирский, которые воспринимали поэзию обеих Россий как составные части единого литературного процесса. У советских авангардистов были близкие друзья, даже последователи, в Русском Зарубежье. Если иметь в виду мир поэзии, то здесь нельзя говорить о двух литературах — это было развитие единой поэтической традиции.
Подобная ситуация не могла не оказать воздействия на то поколение поэтов-эмигрантов, которое было слишком молодо, чтобы заявить о себе до революции. Эти поэты дебютировали в конце 20-х — начале 30-х гг. Из-за географической разобщенности Русского Зарубежья в его поэтическом хоре можно было расслышать пражскую, берлинскую, главную — парижскую, а также, быть может, харбинскую ноты. Парижская группа, действительно, получила наиболее широкую известность, обладая большим доступом на страницы печатных изданий и, кроме того, отличаясь большей склонностью к поискам нового. Парижские поэты продолжали усилия своих предшественников в послереволюционный период как в России, так и за рубежом, ведя поиск новых путей для выражения своих переживаний. Важно отметить также, что в отличие от большинства своих соотечественников за границей они проявляли живой интерес к литературным и художественным новшествам Запада, прежде всего Франции (кубизм, дадаизам, сюрреализм). Их опыт — это пример доселе не изведанного духовного одиночества в чуждой, иностранной среде. Образцом формы и техники, а временами источником вдохновения для них служила поэзия Гумилева, Мандельштама, Пастернака и их товарищей-эмигрантов — Г. Иванова, М. Цветаевой и В. Ходасевича. Молодые парижские эмигранты создали практически новую русскую поэзию, хотя и были тесно связаны с формальной традицией национальной литературы. Именно это обстоятельство позволило критику (он был также и поэтом, правда, не входил в число самых талантливых) Г. Адамовичу благодарить судьбу за то, что она привела их в изгнание в Париж>11. Самые большие надежды среди молодых парижских поэтов подавал Б. Поплавский, который умер совсем молодым, не раскрыв всех граней своего поэтического дарования. Большие потери понесло это поколение также во время войны. >12
Тесная связь между двумя Россиями, восходящая к общим культурным корням — Серебряному веку, — сохранялись недолго. В Советской России недоверие к экспериментаторству и к творческой индивидуальности, а также авторитаризм и удушливая атмосфера сталинизма сковали поэтическое творчество, по крайней мере, это относится к той поэзии, которую печатали, что ясно видно на примере трагических судеб Мандельштама, Пастернака и Ахматовой. С другой стороны, молодое поколение поэтов Русского Зарубежья продолжало работать и публиковаться, живя в нужде за границей. Их творческие усилия стоили им больших эмоциональных и физических издержек, которых явно не восполняли скудные гонорары. Мостик через пропасть, разделившую две русские литературы, был переброшен только после окончания войны, слишком поздно для большинства поэтов-эмигрантов, которые уже не имели возможности оказывать непосредственное влияние на их соотечественников-диссидентов в Советском Союзе.
Наши рассуждения подводят к двум комплексам вопросов. Первый касается взаимоотношений литературы Русского Зарубежья с зарубежными литературами, в среде которых она развивалась. Второй — с возможностью существования обратной связи, т. е. влияния Русского Зарубежья на ситуацию в литературе Советской России. В весьма дерзкой статье, появившейся на страницах «Современных записок» в 1929 г., В. Вейдле, впоследствии ведущий литературный критик, который с большим расположением относился к молодому поколению писателей-эмигрантов, утверждал, что русские всегда плохо понимали иностранную литературу, прежде всего французскую. Правда, добавлял Вейдле, они верили, что основываются на зарубежных образцах, главным образом на французских. Так, Пушкин вдохновлялся стихами Парни, символисты — Бодлера и т. д. Однако, доказывал он, это было весьма поверхностное влияние, которое было непосредственно связано с исключительно плохим пониманием великих произведений французской литературы. Характерно, что русские читали Парни и Метерлинка, но проходили мимо Валери, Клоделя и, например, Пруста.
Эти резкие суждения нуждаются в пояснении. Без всякого сомнения, немецкие и английские авторы оказывали влияние на русских писателей, в том числе и на эмигрантских (Цветаева, например, была очарована поэзией Рильке); поэты и писатели-эмигранты молодого поколения были связаны с кружками дадаистов во Франции (благодаря писателям старшего поколения и тем авторам, которые познакомились с ними раньше или в самом начале эмиграции, например братьям Бурлюк и И. Зданевичу). В принципе, однако, Вейдле был в значительной степени прав. Жизнь в Русском Зарубежье не слишком способствовала преодолению этого недостатка, поскольку энергия эмигрантов сосредотачивалась на каждодневной борьбе за выживание, а многие зарубежные писатели в свою очередь если и проявляли интерес к русским, то относились к ним, прежде всего к молодым литераторам, свысока, в лучшем случае покровительственно
