Россия за рубежом - [38]
Париж, являвшийся «столицей» политической, литературной и художественной жизни Русского Зарубежья, не стал его научным
центром. Главная причина этого, кроме того, что в Праге при прямой поддержке Масарика деятельность Русской акции получила наибольшее развитие, заключалась в позиции, которую занимали французские университеты, в их консерватизме. Они крайне неохотно открывали двери перед посторонними или признавали новые научные направления. Научные учреждения неохотно принимали на работу ученых-эмигрантов, за исключением Пастеровского института, занимавшегося биологией, и Музея человека, специализировавшегося в антропологии. Оба эти учреждения поддерживали былые связи с русскими коллегами и принимали русских сотрудников на постоянную работу. Вопреки этой неблагоприятной ситуации, однако, в Париже также развернулась деятельность целого ряда научных учреждений эмиграции.
В самом начале образования русской диаспоры в Париже усилиями бывшего директора Французского института в Санкт-Петербурге Жюля Патуйе, ученых-славистов Поля Бойе и Андре Мазона и при поддержке члена правительства Эжена Пти Сорбонна согласилась принять на работу нескольких русских ученых из числа беженцев для чтения курсов по русской литературе и истории. Начиная с середины 20-х гг. русские ученые иногда вели специальные курсы в Парижском университете, главным образом на юридическом факультете, где они преподавали советское право (Б. Нольде, П. Тагер), международное право (Б. Миркин-Гецевич), социологию и философию права (Г. Гурвич) и печатались в журналах, выходивших под эгидой факультета. Эти курсы посещали некоторые русские студенты-эмигранты, однако для получения диплома они должны были выполнить все существовавшие на этот счет во Франции требования. Многие юристы-эмигранты консультировали частных лиц по правовым вопросам и представляли интересы своих клиентов в суде, но лишь некоторые из них стали членами Французской коллегии адвокатов.
Институт славянских исследований, основанный Эрнестом Дени в 1919 г. (и официально признанный французскими властями в марте 1920 г. ), будучи независимой, полуобщественной организацией, также дал приют некоторым русским ученым-эмигрантам. Там они читали курсы лекций, а также принимали экзамены по отдельным дисциплинам. Однако в противоположность ситуации, сложившейся в Праге, научная деятельность русских в Париже разворачивалась в рамках организационной структуры французской науки. Работа эмигрантов была связана с Русским Зарубежьем лишь в том смысле, что они по-прежнему принадлежали к «России вне России». Тем не менее благодаря участию эмигрантов в работе Института славянских исследований (и в меньшей степени Школы живых восточных языков) было подготовлено новое поколение французских славистов, заявившее о себе после 1945 г. (некоторые — русские по происхождению). Среди них Михаил и Раиса Горлин, которые погибли во время войны, и такие хорошо известные ныне ученые, вступившие в полосу научной зрелости после второй мировой войны, как Б. Унбегаун, Д. Стремухов, Д. Джапаридзе.
Хотя в Париже не было Русского университета, подобного пражскому, он стал центром изучения и преподавания религиозных дисциплин после того, как в 1925 г. здесь были основаны Свято-Сергиевский Богословский институт и семинария. Более подробно работу этих учебных заведений мы рассмотрим в главе, посвященной церкви и религии. Кроме того, в Париже, как и в Праге, был Народный или Свободный университет, где по вечерам или в нерабочие дни читались лекции по широкому кругу научных и практических проблем, призванные утолить жажду знаний и интеллектуальные запросы тех многочисленных изгнанников, кто проводил большую часть времени на работе, обеспечивая свою семью. Народный университет давал возможность ученым-эмигрантам представить на обозрение широкой аудитории результаты своих исследований. Он старался охватить своей деятельностью молодежь и подростков. Специальные лекции для них проходили по четвергам (свободный от школьных занятий день в довоенной Франции) и по субботам. Эти лекции были посвящены главным образом истории и литературе, хотя проводились и занятия по естественной истории, географии и искусству, сопровождавшиеся показом иллюстраций. Таким образом, Народный университет в Париже дополнял усилия образовательной школы по передаче подрастающему поколению традиций и достижений русской культуры. Эту же задачу выполняло заочное отделение Технологического института. Целый ряд технических специалистов и инженеров получили дипломы этого отделения и затем устроились на престижную работу в провинции или за границей>19.
Положение в Белграде, Софии и Риге мало отличалось от Парижа и Берлина в самые первые годы эмиграции. Русские научные институты (и Академические группы) объединяли ученых-эмигрантов и предоставляли им возможность выступать с лекциями по проблемам, над которыми они работали. Иногда ученых-эмигрантов приглашали читать лекции в местные университеты, особенно тех, кто мог преподавать на местном языке (как, например, П. Бицилли в Софии и Ф. Тарановский в Белграде). В Белграде Научный институт издавал журнал, где печатались статьи представителей местной научной общественности и ученых из других стран. Число русских беженцев в Югославии было очень значительным, они представляли собой весьма сплоченное сообщество, однако в целом у них не было столь высоких интеллектуальных запросов, как в других центрах эмиграции. Хорошо развитая сеть школ продолжала действовать в течение всего изучаемого периода, но в области высшего образования здесь больших усилий не предпринималось. Приезжие лекторы, посещавшие Югославию по приглашению Научного института, отмечали «провинциализм» и узость интересов здешних эмигрантов. Возможно, здесь кроется объяснение того факта, что они так легко вливались в структуру югославского общества. Другая причина заключалась, вероятно, в особенностях этой группы эмигрантов, где было много военных, казаков, и где преобладали монархические, консервативные и даже откровенно реакционные настроения. Подобное положение отпугивало ученых-эмигрантов, которые в большинстве своем придерживались либеральных или умеренно социалистических взглядов. Интеллектуальная изоляция, в которой находился в Белграде П. Струве, говорит сама за себя: даже несмотря на то, что он стал консерватором, умеренным монархистом и глубоко верующим человеком, местное эмигрантское общество не могло простить ему былых связей с марксизмом и партией кадетов, его роли в журнале и союзе «Освобождение» и руководство оппозицией старому режиму накануне революции 1905 г.
