Россия за рубежом - [29]

Начальная школа в эмиграции давала азы грамотности и религии на русском языке, далее, как и в старой России, обучение продолжалось в гимназии или же в реальном училище (образцом для которого послужила немецкая реальная школа), где обучалось значительное число эмигрантов и где акцент делался на естественные науки. В обоих случаях цель обучения состояла в том, чтобы ученик свободно владел русским языком, грамматикой и словообразованием, знал литературу, историю и географию. Нововведением по сравнению с дореволюционной школой, где преподавание религии было формальным, можно считать повышенное внимание к религиозному воспитанию, причем на первый план выходили не столько ритуальные моменты, сколько духовные и исторические аспекты православия.

Статистические данные, которыми мы располагаем о количестве эмигрантских школ и числе учащихся, далеко не полны и достоверны в основном в той части, которая относится к учебным заведениям, находившимся под эгидой Земгора и хотя бы отчасти им субсидировавшимся. В 1924 г. насчитывалось 90 таких школ, в которых было 8835 приходящих учеников и 4954 учащихся на полном пансионе³. Эти цифры охватывают примерно 20 процентов всех детей школьного возраста, находившихся в эмиграции.

Условия эмиграции предъявляли новые требования к преподаванию не только религии, но и «русских дисциплин» — языка, истории, литературы, географии. В отличие от своих предшественников — учащихся дореволюционной России — дети эмигрантов не были знакомы с реальностями своей родины. В первые годы некоторые ученики еще помнили Россию — ее пейзаж, людей, их обычаи, но время шло, и росло новое поколение, которое видело только чужие страны и не знало России. Эту неосведомленность нужно было преодолеть в процессе учебы. Чтобы облегчить восприятие и понимание русских реалий, необходимо было показывать больше иллюстративного материала, приводить больше примеров. Это требовало изменения традиционных педагогических приемов и методов обучения. Что и как следует изменить — стало предметом дискуссий, ответы искали в зарубежном опыте. Внимание учителей в Русском Зарубежье привлек широко распространенный в Соединенных Штатах и Германии метод «изучения факта», который они переняли и применяли, где это представлялось возможным. Так на уроках Heimatkunde¹ в немецких школах в соответствии с методом «изучения факта» формировалось наглядное представление (если личное знакомство с предметом было невозможно) об отдельной деревне (или области), на основе литературных, художественных и устных источников прослеживалась ее история. Многие учителя-эмигранты с большим успехом применяли концепцию инструменталистского прагматизма Джона Дьюи — вовлечение ребенка в процесс обучения посредством труда.

Изменения традиционных программ и методов в соответствии со сложными условиями жизни в эмиграции вызывали дискуссии и споры по основной проблеме, что считать «истинно» (или традиционно) русским, что следует сохранить и передать молодому поколению. Как и все эмигранты, русские за границей были консервативны в том смысле, что они стремились сохранить прошлое таким, каким они его понимали; они опасались, что всякое aggiornamento** может изменить русское самосознание их детей. Этим объясняются жаркие споры о старой орфографии, будоражившие Русское Зарубежье в течение 20-х гг. и оказавшие непосредственное влияние на систему образования.

Модернизация русской орфографии была подготовлена Академией наук накануне революции. Как и переход на новый календарный стиль, эти изменения, будь они предложены до февраля 1917 г., были бы приняты без большого сопротивления. Однако воплощение в жизнь разработанных рекомендаций было отложено до окончания войны. Таким образом, именно правительство большевиков законодательно закрепило эти изменения и потребовало, чтобы все издания печатались в соответствии с новыми правилами орфографии (и датировки). Того факта, что реформа была проведена большевиками, пусть даже она была всесторонне обсуждена и разработана специалистами перед революцией, было для большинства эмигрантов достаточно, чтобы отождествить ее с ненавистным режимом и предать анафеме. Вопрос о том, на базе какой орфографии, старой или новой, обучать детей, обсуждался на многочисленных конференциях, в печати, дал повод для полемики, развернувшейся в Русском Зарубежье. До тех пор, пока большая часть доступных эмигрантам изданий была напечатана в соответствии со старой орфографией, ей отдавали предпочтение. Но с течением времени все больше журналов и книг печаталось по новой орфографии, более широкое распространение получала советская печатная продукция. Это выбивало почву из-под ног ревнителей традиции. В некоторых школах, например в Русском женском лицее в Париже, было принято правило, в соответствии с которым всякая ошибка в старой орфографии приводила к снижению отметки на четверть или на полбалла, тогда как ошибка, допущенная при письме по новой орфографической системе, наказывалась снижением на целый балл или даже на два. Учащиеся, естественно, предпочитали меньшее наказание, пусть даже это было связано с большим риском и заучиванием несколько более сложного объема правил. Постепенно эмигрантские издания начали отказываться от яти, современное написание стало распространяться все более широко, и вопрос был исчерпан