Россия и последние войны ХХ века - [222]

Первым ее отблеском можно считать февральские события 1990 года в Душанбе. И хотя, в целом, они разворачивались по сценарию, уже опробованному в других республиках, в том числе и совсем неподалеку — в Ферганской, а затем Ошской областях, здесь сразу же выявилась специфика, определяющая особое место Душанбе-90 в общем процессе раскачки нестабильности на советском, а затем постсоветском пространстве.

Прежде всего, здесь впервые на этом пространстве объектом агрессии и насилия со стороны толпы, ведомой, как и повсюду, квази-демократической национальной интеллигенцией, стали русские как таковые. Уж не защищенные более никакими табу, они в массовом же порядке обратились в бегство; и это, вплоть до разгула антирусского террора в Чечне с приходом к власти генерала Дудаева, был самый масштабный их исход из национальной республики — к сожалению, как и все остальное, происходившее в «горячих точках», почти не замеченный российским обществом.

А между тем на дороги бегства их [1236] толкало, в особенности, то, что теперь начинает ощущать и РФ: приближение «Афганистана» в указанном выше смысле как общего разогрева южной дуги нестабильности. В Таджикистане же такое приближение понималось весьма конкретно, и уже в феврале 1990 года Душанбе был переполнен слухами о возможном вторжении на территорию республики нескольких дивизий моджахедов. И хотя в буквальном смысле слова этого не произошло, было ясно, что с распадом СССР начинает растворяться, исчезать грань между его среднеазиатскими республиками и тем, что еще совсем недавно именовалось «третьим миром».

Он, со своей нищетой, хаосом междоусобиц, наркоторговлей, терроризмом, политизированным фундаментализмом и стоящей за всем этим игрой мощных политических и параполитических сил [1237], теперь начинает буквально перетекать на территорию рухнувшей сверхдержавы. И первым это познал Таджикистан, где звонкие речи лидеров демоислама [1238] своим фоном сразу же обрели дикие крики людей, истязуемых ваххабитами [1239], почему-то особо облюбовавших бани для массовых пыток и зверских казней «противников демократии». Было очевидно, что работает персонал, прошедший спецподготовку, черты которой узнавались людьми, побывавшими по ту сторону Пянджа.

По-военному конкретный вид получило вскоре такое приближение «Афганистана» к границам постсоветского пространства для едва становящейся на ноги Российской армии. 19 июля 1993 года 12-я застава Московского погранотряда подверглась нападению хорошо вооруженных моджахедов, пришедших с афганской стороны. В течение 16 часов, не получая подкрепления и неся тяжелые потери, пограничники отбивались от превосходящих сил противника.

Идея поддержки 12-й заставы частями 201-й дивизии и другими силами быстрого реагирования, выдвинутая рядом офицеров, была блокирована на высшем уровне Министерства обороны России, которое, прокомментировали тогда же эксперты, вряд ли, в свою очередь, принимало решения самостоятельно.

В формировании южной дуги нестабильности, все плотнее сжимающей Россию на этом направлении, гражданской войне 1992–1993 годов в Таджикистане принадлежит исключительная роль, связанная с особым геополитическим положением. По мнению иных, Таджикистан можно даже назвать «геостратегическим нервом планеты»; чрезвычайно высоко, с позиций уже историософских, оценивал значение Памира для судеб России великий русский философ Николай Федоров. Вот почему, парадоксальным образом, я сочла возможным рассматривать их не изолированно, но по их «гулкому» резонансу, в контексте общего процесса, развивающегося по южной дуге.

И как в 1990–1993 годы кому-то потребовалось придать острому, но все-таки в начале мирному, гражданскому конфликту такой масштаб и формат, который позволил бы превратить его в зону сплавления «Афганистана» с территорией СНГ, так после Хасавюрта в ту же матрицу уже открыто начал отливаться процесс в Чечне.

Правда, еще в 1992 году в Боснии миротворцами был задержан самолет неизвестно зачем прибывшего туда Дудаева, который был освобожден после телефонного звонка Ельцина. Об этом в «Экспресс-хронике» сообщил в сентябре того же года грозненский ее корреспондент Дмитрий Крикорьянц, зверски убитый спустя полгода. Расследование ни к чему ни привело, и удивительное равнодушие ко всей этой темной истории выказали российские, столь шумные в других случаях, правозащитники, чьим изданием традиционно являлась «Экспресс-хроника».

Очевидно, «исламистские» связи ичкерийского руководства начинали простраиваться уже в ту пору; и, возможно, уже в ту пору родилась — или уж, во всяком случае, зародилась — ныне зарегистрированная на территории США «Американская служба по делам Боснии и Чечни», информация о которой появилась на страницах марокканской газеты «Аль-алям» уже весной 2001 года. Генерал Дудаев, в феврале 1992 года давая пространное интервью «Независимой газете», педалировал все же первую составляющую явления «демоислама».

Советскую власть он корил за то, что она будто бы лишила чеченцев возможности «по-настоящему» знать, «что такое действительно литература, живопись, классическая музыка», и утверждал, что новое руководство Чечни намерено строить свою политику «на основе международного права, демократических принципов…» В том же духе был выдержан и ответ на вопрос о предпочтительной, на взгляд Дудаева, модели государства для Чечни. «Это светское, конституционное государство с равными правами и возможностями для всех граждан. С раскрепощенными душами, независимо от вероисповеданий, политических принципов и национальности».