Рос орешник... - [12]

— Не твое дело.

— Ну, смотри. Если уж очень хочешь, то я пойду к Клавке. Но знай, если пойду, то свататься.

Мне стало нехорошо. Я махнул рукой — пропадай все пропадом! И полез на сеновал. Свататься? Ишь ты! Свататься… Зарылся в сено. Хотелось завыть. Солнце пробивалось сквозь худую крышу. В хлеву хрюкал поросенок. Кудахтали курицы. Я пролежал до сумерек. Сон, казалось, забыл меня.

Третьего октября была свадьба. Отшумела, отгремела. И вошла в наш дом Клавка. Вошла в белом платье, повела темными глазищами на мать, поклонилась отцу и, тоненькая, робко спряталась за Женькину спину. А он вывел ее вперед, поставил рядом, и невозможно было смотреть на эту тихую красоту. Она и сама, должно быть, не понимала, какая она. А все знали… Знали и никогда не говорили ей об этом… завидовали… Ведьма! Клавка, Клавдия… Я сходил с ума… А родня наша, разъезжаясь со свадьбы, перешептывалась: «Красавицу какую Женька отхватил! Трудно с такой, лучше бы попроще… А хороша, нечего и похаять!»

Больше всего на свете я хотел, чтобы Клавка и брат были самыми счастливыми. Я не мог этого не хотеть и долго этого не хотел, но сейчас… пусть!

Клавка вместе с нами вставала утром, помогала матери собирать на стол, вместе с нами завтракала и отправлялась на работу. С ее приходом жизнь в нашем доме изменилась. Клавка быстро сошлась с нашей матерью, а отец, всегда молчаливый и угрюмый, ее жалел, не давал носить ни дров, ни воды, заставляя меня или Женьку. Да и нельзя было не любить Клавку. Застенчивая и открытая, она стыдилась своих глаз, опускала ресницы и не знала, что так она еще лучше. Волосы гладко причесывала и закалывала в тяжелый узел на затылке. И все она старалась успеть сделать, везде помочь, каждому сказать что-то хорошее. Я не представлял уже себе, как мы раньше не скучали без этой чародейки, а мать смеялась, обнимая Клавку за плечи:

— Правда, колдунья. И Женьку околдовала, и всех, даже старший за книжки взялся, может, и выйдет что.

— Обязательно выйдет. Вместе будем поступать.

— И то хорошо, — радовалась мать, глядя на меня.

И я отворачивался:

— Нечего за меня решать. До весны еще далеко.

До весны далеко. Но она наступила. А лучше бы никогда не наступала. Лучше бы весны никогда не было. Но она пришла. Зацвели в саду вишни. Поплыл по земле медовый, белый цвет. Выходила на улицу счастливая Клавка, черпала лепестки ладонями и смеялась:

— Женька! Сколько впереди таких весен…

— Клавка!.. — и целовал ее в лоб.

Они уходили в белый сад, на свою скамеечку, и оттуда доносился их смех и обрывки слов.

— …мы уедем далеко-далеко…

— …вместе… всегда…

— Милый…

— …красивая…

— …сын будет…

— …не грусти…

— …как хорошо…

Я еще никогда не видел близко таких счастливых людей. Я не завидовал, только было тоскливо, и я знал отчего. В середине мая, когда солнце согрело землю и начало парить, в одно из веселых воскресений я увидел своего Женьку и не узнал. Он, диковатый, сидел за столом, смотрел на меня и не видел. Тогда я подумал, что у него что-то случилось на работе, и ничего не спросил. Но вскоре и мать и отец стали замечать что-то странное за Женькой. При Клавке он еще сдерживался, но, когда она уходила из комнаты, лицо его менялось, становилось тоскливым. Так прошла неделя. Словно черная туча набежала на наш дом, и было неизвестно, откуда она. Женька на наши вопросы не отвечал, лишь зло улыбался. Мать потихоньку жаловалась Устинье, что, дескать, сглазил кто-то счастье. На что Устинья вдруг сообщила, мол, не Клавка ли на сына порчу навела какую, уж больно красивая, а где красота, там и нечистая сила. Весь разговор привел к крупной ссоре. Мать горой стояла за Клавку и выдворила Устинью за ворота, обругав ее за длинный язык и припомнив все старухины грехи, причем Устинья не осталась в долгу. Не знаю, слышала ли все это Клавка, но однажды, когда брата не было дома, она, обняв мать, вдруг расплакалась горько и неудержимо:

— Я не знаю, что с ним! Не знаю…

— Клавушка, ты только успокойся. Не плачь…

— Ни с того ни с сего… — всхлипывала Клавка. Глаза ее, наполненные болью, умоляли, спрашивали:

— Я ему все-все… А сегодня утром он так меня толкнул… оттолкнул… а глаза злющие…

— Клава, Клавушка…

— Скажите мне, что с ним? Я исправлюсь, если что сделала не так. Но, поверьте, я не знаю, не знаю, отчего он такой…

В эту ночь я не мог уснуть. Что случилось с братом? Неужели разлюбил жену? Разве можно ее разлюбить? Но почему он с ненавистью стал поглядывать на Клавку? Почему? Завтра я с ним поговорю. Но завтра ничего не получилось. Женька не стал даже слушать.

— Отстань. Чего тебе еще от меня надо?

— Женька?!

— Иди отсюда!.. — почти закричал он.

Так со мной брат никогда не разговаривал. Бесполезны были слова и упреки отца, бесполезны мягкие и тревожные вопросы матери. Женьку словно подменили. Он замыкался в себе сильнее с каждым днем. Подвыпившим приходил с работы, забывал бриться, грубил и злился по любому поводу.

Но как изменилась за это время Клавка! Побледнела, осунулась. Глаза стали еще больше. Взгляд ее вызывал дрожь. Порою казалось, что это глаза ненормальной, столько в них тоски! Я часто видел, как она, делая что-нибудь по хозяйству, вдруг останавливалась и задумывалась, забыв обо всем. Хотелось ее успокоить, приласкать, ну хотя бы сказать доброе слово. Но она, как только я начинал что-нибудь говорить, сразу спохватывалась и продолжала свое дело, не обращая на меня никакого внимания.