Ромовый пунш - [35]

Как, например, этим вечером, для того чтобы попасть в квартиру Джеки Берк.

* * *

Макс ехал домой и все ещё видел её сидящей напротив его за столиком в полутемном баре: он чувствовал на себе этот взгляд лучистых зеленых глаз Джеки, то, как она, взглянув в сторону рояля, сказала, что пианисту не стоит исполнять «Зажги мой огонь». Как она сказала: «Великолепно», сохраняя все тот же сухой тон, в ответ на его предположение, что ей, возможно, придется отсидеть в тюрьме год и один день. И ещё это ее: «А вы, оказывается, такой же зануда…», когда он не сразу поверил ей. Но уже очень скоро она доверилась ему, и он чувствовал, как постепенно они с ней начинают неуклонно сближаться, как если бы это дело касалось их обоих, и ещё что он был ей необходим. Это было приятное ощущение. Он глядел ей в глаза, желая угадать её настроение. Он смотрел на то, как она курит, и почувствовал, что впервые за последние два года ему тоже вдруг захотелось закурить. И ещё до того, как им уйти из бара, он уже не сомневался, что у них, возможно, что-нибудь и получилось. Если бы он только этого захотел.

У него уже очень давно не возникало подобных ощущений. Тем более по отношению к кому-то из обвиняемых.

Правда, один раз за те последние два года, что ему пришлось прожить в одиночестве, он уже чуть было не признался в любви одной женщине. Она работала официанткой и говорила с сильным южным акцентом. Он называл её Сверчком. То же самое нежное чувство охватило его, когда однажды ночью они вместе лежали в постели, и свет с улицы проникал через окно к ним в комнату и его лучи ложились на её лицо и на маленькую белую грудь. Но только за окном светил самый обыкновенный уличный фонарь, никакой луны, чтобы все было как в песне «Ты возникла из лунного света» или «Эта дьявольская луна» не было и в помине, и надо думать, что именно осознание этого и остановило его тогда — если уж благоразумие оказалось бессильно. Сверчок любила песни из репертуара Ребе МакЭнтайр, и она пела, забавно пританцовывая при этом. А ещё она пела песенку Тэмми Винетт «Р.А.З.В.О.Д», при этом многозначительно поглядывая в его сторону и приговаривая: «Это намек». Ему было хорошо со Сверчком. Вся беда была в том, что им не о чем было говорить. Так же как и с Рене. За все те годы, проведенные вместе, им так и не удалось по-настоящему поговорить друг с другом. Правда, поначалу, когда они только-только поженились, он ещё пытался читать ей вслух стихи. Но реакция её все равно сводилась к неизменному: «Ну и как это надо понимать?»

За последние лет десять совместной жизни он ни разу не признался Рене в любви. Правда, несколько раз он все же сказал, что любит её, в душе зная, что это не так, а потом и вовсе ушел. Так что же произошло между ними? Она никогда так и не сказала ему об этом. Она вообще мало разговаривала с ним даже в самом начале, и то только потому, что он сам заводил разговор. Она была вся такая маленькая, хрупкая, как букашечка, и ему хотелось всецело владеть ей. Любовью с ним она занималась тоже молча. Она ужасно боялась забеременеть; все твердила, что якобы врач сказал ей, что это убьет её, что она слишком мала для этого; она говорила, что у неё загиб матки или о том, как она боится, что сбросят водородную бомбу. И все было бы ничего, если бы она только относилась с пониманием к его чтению вслух. Вообще-то то, что он ей читал, не относилось к романтической поэзии. Это были по большей части стихи Гинсберга[4] и Корсо.[5] Они нравились ему, несмотря даже на то, что в те времена ему нередко приходилось сталкиваться с демонстрантами на улицах, держа в руках резиновую дубинку полицейского. Они обзывали его свиньей, и тогда он задумался: «Постойте, а что, собственно говоря, я здесь делаю?» Это было до того, как он стал детективом и больше всего на свете полюбил свою работу в отделе расследования убийств. Однажды, когда он закончил читать вслух стихи, Рене сказала: «Ты бы хоть раз со стороны на себя поглядел». Наверное, имея в виду, что он нелепо выглядит в своей темно-зеленой униформе декламирующим стихи, и даже не обратив никакого внимания на то, что для всего поколения «битников» эти строки были шедевром.

Ему на память пришло также стихотворение «К Терри Мур», написанное в более поздние годы одним парнем по имени Гиффорд и заканчивавшееся такими строчками:

Скажи мне, Терри,

Когда была ты молодой,

Были ли нежны любовники с тобой?

Он вспомнил это стихотворение, потому что в пятидесятые годы он и сам был без ума от Терри Мур, и как раз до этого он был без памяти влюблен в Джейн Грир, а незадолго до неё терял голову от любви к Диане Бейкер. В этом году он отказался от любви к Джоди Фостер, только потому что по возрасту он годился ей в отцы, и влюбился с Аннетту Бенинг. И ему было решительно наплевать, сколько ей лет.

Джеки Берк заставила вспомнить его о стихотворении, посвященном Терри Мур. О его самой последней строчке: «были ли нежны любовники с тобой?», пока он подвозил её до стоянки, где была оставлена её машина. По дороге Джеки рассказала, что она работает стюардессой вот уже почти двадцать лет, и что за это время она дважды была замужем. Первый раз за пилотом, «которому не по своей воле пришлось облачиться в казенный костюм в полосочку и увидеть небо в клеточку». И второй раз за англичанином из Фрипорта, работавшим администратором в казино при отеле, «который как-то вечером решил, что ему пора умереть, а потом взял да и помер». И это было все, что она сказала о них. Он вспомнил ещё о том стихотворении, потому что мысленно он даже мог представить, как само собой разумеющееся, как влекло к ней мужчин и до того, как она вышла замуж, и в перерыве между теми двумя браками, и может быть даже во время их, на высоте тридцати тысяч футов над землей.