Роман Виолетты. Парижские сладости - [19]

Графиня потеряла голову от такой красоты, вскрикнула от восхищения и стала сосать и кусать быстро затвердевший клитор. Потом ей захотелось подарить Флоранс иные ласки. Она вновь вскрикнула, но теперь от удивления: туннель, в который графиня собиралась проникнуть, оказался перегорожен. Графиня приподняла Флоранс, в нетерпении смотря на нее. Она и не подозревала, что у Флоранс есть эта преграда.

— Это то, что я думаю? — спросила она.

— Да, Одетта, — со смехом ответила Флоранс, — я девственна. Или непорочна. Как Вам будет угодно.

— Для Вас есть разница?

— Милая моя, да. С точки зрения морали. Непорочность — это невинность, не испытавшая наслаждения, нетронутая никем, даже собой. А девственность — это девушка с сохраненной брачной плевой, но трогающая себя и позволяющая делать это и мужчинам и женщинам.

— Значит, Вы не были с мужчиной? Вы не осквернены? Поверить не могу!

— Это так, — сказала Флоранс. — Вернись к начатому, Одетта, и даже если тебя удивит еще что-то — не останавливайся. Ты не завершила.

— Постой! Только один вопрос.

— Говори.

— Ты не непорочна, но девственна?

— Да, я порочна. Смотри, чем я занимаюсь сейчас. Но этого недостаточно, чтобы лишить девственности.

— А мужчины?

— Что мужчины? Ни один мужчина не дотрагивался до меня, ни один меня не видел.

— Это все, что я хотела знать! — вскричала Одетта и с наслаждением впилась губами и зубами в сладострастные нижние губки Флоранс. Флоранс вскрикнула, а Одетта ловким языком быстро удостоверилась, что любовница говорила правду: она все еще была девственна.

Флоранс была приятно удивлена. Она поняла, что пропасть разделяет русскую Дениз и парижанку Одетту: она и не подозревала, как сладок может быть рот, как сосут губы, как щекочет язык, как кусают зубки. И что это все не может заменить один только, пусть умелый и нежный, палец.

Она кричала от страсти, как от боли, она почти была без сознания, а графиня, закончив, приподнялась и поцеловала ее в рот.

— Теперь я, — пробормотала Флоранс и отодвинулась. — Если бы какой-нибудь мужчина увидел или услышал меня сейчас, я больше не смогла бы ходить с гордо поднятой головой.

Графиня сделала движение, и пушок ее коснулся волос Флоранс. Актриса задрожала, приподняла голову и коснулась ртом огненного букета.

Она не пресытилась, но уже немного успокоилась, и, стремясь подарить удовольствие, нежно поцеловала пушок, а затем раскрыла его и стала рассматривать тайник графини. Губы и вагина были очаровательного розового оттенка, и все еще упруги, ведь у графини не было детей. Флоранс вспомнила о корзине с фруктами, взяла самый маленький персик и положила его на малые губы, прикрыв большими.

— Что там? — спросила Одетта.

— Подожди, не мешай, дай мне тебя украсить. Ах, как бы мне хотелось быть художником, рисующим фрукты, ведь я нашла этому персику чудесную раму. Я бы нарисовала его со всей его бархатистостью, но не ради него, а ради его обрамления. Продолжим!

Она вынула персик, серебряным ножичком сняла с него кожицу, которая раздражала нежную графиню, разрезала пополам, удалила косточку и вернула на прежнее место.

— Это ново, — оценила Одетта. — Но безумно!

— О! Я сейчас съем тебя! Если бы ты могла себя видеть! Персик будто возвращает тебе девственность. Я тебя съем! Останови, когда почувствуешь зубы.

Одетта почувствовала несказанное наслаждение, когда Флоранс приникла ртом к розовой впадине, оставшейся на месте косточки, а затем, упиваясь вкусом, принялась выедать и высасывать сочную мякоть зубами и языком.

А когда препятствие было съедено, открылся вход в крепость, ожидавшую штурма. И штурм последовал. Флоранс не стала уточнять у противника, чего бы ему хотелось, а видя его полную капитуляцию, вновь повернулась к корзинке. Одетта не видела, как Флоранс взяла самый красивый банан, очистила его и, взяв один конец в рот, резко ввела другой в самую глубь вагины и начала двигать им.

Сладострастный и удивленный крик вырвался из груди Одетты.

— Ты стала мужчиной?! Я ненавижу тебя! Нет! О, нет! Ненавижу… какое это наслаждение… О! Ненавижу… люблю тебя… люблю…о…о…

И сознание покинуло графиню.

Флоранс вынула банан из любовницы и, спустившись на пол, вставила в себя. Но он уже не дарил такое же удовольствие, поскольку стал тоньше от трения почти на треть, да и не проходил глубоко из-за девственности.

Флоранс в бессилии отбросила банан и легла на графиню сверху, стремясь одновременно и дарить и получать наслаждение.

— Но мне нужно разрядиться, — сказала она, и припала губами меж ног Одетты, в то время как та сделала то же самое.

Они были словно две змеи в брачном танце. Руки обхватили ягодицы, бедра сжали головы, груди смялись о животы и два тела стали одним. Не было слышно слов, а только страстные стоны и прерывистое дыхание нарушали тишину. Они кончили одновременно, разжав руки, расслабив ноги и шепча имена друг друга.

Они будто обе умерли. Долгое время была тишина, наконец с губ обеих сорвалось:

— Боже мой!

И в миг сильнейшей боли и в миг наивысшего наслаждения мы говорим одно и то же.

Прошло несколько минут, они соскользнули с кровати и легли на широкую и длинную козетку. Растрепанные, дрожащие, с затуманенным взором, они больше не могли двигаться.