Роман тайн «Доктор Живаго» - [19]
Героиню Чернышевского, увлеченную эмансипацией женщин, сменяет в «Докторе Живаго» раба мужчин[102]:
Амалия Карловна […] была страшная трусиха и смертельно боялась мужчин. Именно поэтому она с перепугу и от растерянности все время попадала к ним из объятия в объятие.
(3, 25)
Новизне дела, которому посвящает свою жизнь Вера Павловна, противостоит у Пастернака сохранение Амалией Карловной порядка, установленного прежней владелицей швейного предприятия[103].
Чернышевский соотносит швейное заведение Веры Павловны с «хрустальным дворцом», явившимся ей в утопическом сне. После того как швейную мастерскую основывает по почину Веры Павловны и ее подруга Мерцалова, у женщин появляется возможность совместно открыть собственный магазин на Невском под вывеской «Au bon travail. Magasin des Nouveautés». Некий медик, товарищ Кирсанова, советует заменить вывеску другой, в которой присутствовала бы фамилия Веры Павловны:
Кирсанов стал говорить, что русская фамилия его жены наделает коммерческого убытка; наконец, придумал такое средство: его жену зовут «Вера» — по-французски вера — foi, если бы на вывеске можно было написать вместо Au bon travail — A la bonne foi, то не было ли бы достаточно этого? — Это бы имело самый невинный смысл — «добросовестный магазин», и имя хозяйки было бы на вывеске…[104]
Обратимся снова к портновскому ателье, в котором поселился Гордон. Наследуя мастерской мадам Гишар, оно тем самым возвращает нас и к «Что делать?». Витрина во всю стену делает ателье внешне подобным «хрустальному дворцу» (чьим зачаточным прообразом было швейное заведение Веры Павловны). Беседа поверивших в социализм Гордона и Дудорова с Живаго, который думает, слушая друзей, о том, что «несвободный человек всегда идеализирует свою неволю» (3, 475), сообщает месту действия также сущностное сходство с утопическим строением из «Что делать?». Комната, оборудованная между этажами, и есть y-топос, участок пространства, который не должен был бы существовать как жилой (подробнее об антиутопизме «Доктора Живаго» см. в следующей главе).
Надпись на витрине ателье, которая содержит фамилию его бывшего владельца, не раскрытую Пастернаком, оказывается эквивалентной вывеске на лавке Веры Павловны и Мерцаловой (ср. также мотив «модного портного» в «Докторе Живаго» и название магазина в «Что делать?»: «Magasin des Nouveautés»). Итак, Пастернак ведет речь о вере — христианской у Юрия Живаго, социально-утопической у Гордона и Дудорова (чьи убеждения аттестованы в романе как «политический мистицизм» (3, 475)).
Интертекстуальное содержание сцены в ателье не исчерпывается адресацией к «Что делать?». В загадке, которую представляет собой жилище Гордона, вовсе не так просто разобраться, как это кажется поначалу, когда на разгадку наводит исследователя почти напрашивающаяся здесь сопоставимость «Доктора Живаго» с «Что делать?». Помимо текста Чернышевского, Пастернак включил в поле своего внимания еще один роман о женском страдании и возможностях его преодоления — «Преступление и наказание».
То обстоятельство, что Соня Мармеладова снимает комнату в квартире портного Капернаумова, по-видимому, являет собой полемическое переосмысление Достоевским темы швейной мастерской в «Что делать?». Не вдаваясь во все подробности этой полемики, отметим лишь, что спасенная студентом Кирсановым в «Что делать?» проститутка Крюкова превращается Достоевским в грешницу поневоле, возвращающую к жизни студента Раскольникова, и что чтение Соней убийце евангельского рассказа о воскресении Лазаря контрастно связано с просветительскими лекциями по русской и всеобщей истории, с которыми у Чернышевского выступает перед швеями бывший слушатель Духовной Академии, Алексей Петрович Мерцалов.
Глава о споре Живаго с друзьями вобрала в себя некоторые смысловые элементы из тех частей «Преступления и наказания», где упоминается портной Капернаумов.
Об этой интертекстуальной зависимости сигнализирует, прежде всего, косноязычие Гордона и Дудорова:
У кого-нибудь есть достаточный запас слов, его удовлетворяющий. Такой человек говорит и думает естественно и связно. В этом положении был только Юрий Андреевич.
Его друзьям не хватало нужных выражений. Они не владели даром речи. В восполнение бедного словаря они, разговаривая, расхаживали по комнате, затягивались папиросою, размахивали руками, по несколько раз повторяли одно и то же […]
Они не сознавали, что этот излишний драматизм их общения совсем не означает горячности и широты характера, но, наоборот, выражает несовершенство, пробел.
(3, 474)
Отсутствие у Гордона и Дудорова «дара речи» аналогично речевой патологии Капернаумова, о которой читатель «Преступления и наказания» узнает вначале от Мармеладова («…Капернаумов хром и косноязычен, и все многочисленнейшее семейство его тоже косноязычное» (6,18)), а затем от Сони: «Он заикается и хром тоже» (6, 243); мотив хромоты исподволь сохраняется Пастернаком в имени дочери Живаго, Клавдии (от лат. «claudus» = «хромой»), присутствующей при разговоре в портновском ателье). Косноязычие живаговских друзей и Капернаумова, чье имя, как известно, произведено от названия города, где совершал чудеса Иисус
