Роман с мертвой девушкой - [54]

— Недурно он проведет последние часы, — хохотнул приятель. — Вот только бабы немного холодны…

И рассказал, что часто развлекается, взгромождая жмуриков на грымз, понуждая их таким образом к загробному коитусу, а то и супружеской измене.

— Только их никак не расшевелишь, — пожаловался он.

Я подумал: у живых поверье — перед дорогой присесть. Мертвые перед последним путешествием лежат.

Мы свалили тушу толкательницы-чемпиона с тележки, хлебнули по глотку из банки с заспиртованными внутренностями какого-то сифилитика, но закусывать его требухой не стали. Приятель предложил остаться на ночевку и попробовать еще и спирт из колб с двухголовыми зародышами, но я отказался. Пообещав приехать со съемочной группой, откланялся. Бессонной ночью в голову лезло: что если и мою любимую в морге принуждали к совокуплению с посторонними телами?

На похоронах Фуфлович держался именинником, ходил вокруг гроба, поправлял неровно лежавшие цветы, позировал перед камерами и, неподдельно любуясь то собой, то покойником, повторял:

— Он восхитителен! Какие дивные пятна наползли на лоб… Будто тучки набежали на небосклон… А какая густая плесень-прозелень выросла на проплешине… Вот-вот проклюнутся грибы… Если не поганки, можно собрать — и в суп!

Перед атаковавшими его (в том числе и зарубежными) корреспондентами держался молодцом, но вечером, когда остался в узком кругу своих, застрадал:

— Почему она, а не я? Почему эта толкательница? Почему ее доставили в цинковом гробу? За что ей везение? Я бы так смотрелся в этой консерве… В венке из роз… Мне к лицу траур… По нашей погибающей родине… Да, это я, я должен был оказаться на ее… его… месте… Ах, почему мурена перекусила не меня? Это героично! И эротично!

После заслуженного успеха, который выпал Фуфловичу (он сам его стяжал!) в связи с организацией похорон спортсмена-трансвистита, сернокислотник отбыл в долгосрочную экспедицию по кладбищам мира: отыскивая могилы соотечественников, затевал склоки и скандалы с местными муниципалитетами, сзывал шумные пресс-конференции, отсуживал или выкупал останки, устраивал показательные эксгумации и скрупулезные освидетельствования, выцарапывал кости и клочки кожи и нацарапывал на колбах с именитыми прахами свои инициалы, а затем, переправив ценный груз в пределы отечества, закатывал помпезные перезахоронения и тризны — с приглашением на траурные салюты и чаепития членов царских домов, вдовствующих императриц, регентов, инфантов и прочих венценосных особ. Его репортажи о поиске, обнаружении и доставке полуистлевших волос и черепов пользовались колоссальнейшим успехом. Но при этом он почему-то хотел непременно выпереть с экрана меня, занять именно мое место. Спохватившись, я позвал в эфир селекционера, бившегося над выведением морозоустойчивых сортов квадратных яблок, прямоугольных груш, кубиковидных персиков и клубничин — что существенно упрощало проблему транспортировки. Аудитория осталась глуха к мичуринским опытам. И это при том, что садовод заявил:

— Идя по стопам Стоеросова, мы скоро усовершенствуем и человеческую породу, сделаем ее компактно квадратной, чтоб удобнее было в транспорте в часы «пик» и при жилищном строительстве.

В провонявшем формалином каземате морга я не ограничился заснятием на пленку акробатического водружения трупа на труп, а — вместе с бригадой сортировщиков и заборщиков материала для трансплантации — прокатился по приемным отделениям и операционным множества клиник и добыл уйму захватывающих кадров, но денежное вознаграждение, которое получил, не могло даже близко соперничать с громадной цифрой, которая значилась в гонорарной ведомости против фамилии устроителя кладбищенского спурта. Интерес к моей передаче не вырос ни на йоту. Счастливого озарения, каким стало приглашение в студию крематорской капельдинерши, не повторялось…

В порыве конкурентного азарта и стремлении отбросить начавшего опережать меня соперника, я истребовал из заключения серийного насильника-убийцу. Его отрядили в мое распоряжение, чтоб рассказал о секретах преступного ремесла. Целый день я катал уголовника в машине по городу и, сверяясь с выданными мне материалами следствия, воскрешал в памяти поднадзорного места, где им были совершены тягчайшие злодеяния. Операторы запечатлевали мимику душегуба, когда он оказывался в знакомой обстановке, а я зачитывал куски его же показаний на допросах. Погружаясь в прошлое, изверг заново переживал моменты исступленного счастья. С его желтоватым, маловыразительным, дынеподобным овалом происходили потрясающие метаморфозы: словно бы просверленные в кожуре отверстия ноздрей трепетали, надрезы губ растягивались в сладострастной улыбке, глаза сочились гнойным соком и сомнамбулически блуждали… Он испытывал почти катарсис и с видимым удовольствием анализировал особенности поведения жертв. Под занавес путешествия признался, что далеко не все его подвиги отражены в протоколах. Многое он утаил для личного пользования. «Чтоб было, что вспомнить бессонными ночами», — безмятежно улыбаясь, сказал он. Ибо то, что стало достоянием гласности, по его мнению, принадлежало уже не ему, а многим, всем. «Людям, обществу». Такое раздербаненное богатство не посмакуешь, оно захватано и залапано чужими грязными пальцами и замарано нечистыми помыслами. Я спросил: не согласится ли он выдать моей программе эксклюзив из потайных закромов? (Пообещав, что договорюсь с прокуратурой, и срок за откровенность не набавят). Он выторговал за эту услугу обед в китайском ресторане и оплаченные два часа пребывания в публичном доме. Где ухитрился прирезать одну из развлекавших его путан. Мне происшествие было на руку: операторы запечатлели и пропитанные кровью простыни, и то, как погибшую застегивают в черной полиэтиленовый мешок и выносят из вертепа, где она несколько минут назад весело хохотала и пила шампанское. Понятно, после столь эффектного хроникального вступления (анонс начал транслироваться сразу после совершения убийства) передача прокатила как по маслу и стяжала признательность миллионов. Но с фуфловичевскими маргинальными сюжетами все равно не сравнялась.