Роман с мертвой девушкой - [56]

— Надо менять все! Зрители считают: их парят. Не отличают документа от театральной постановки, это касается даже визитов президента за границу!

Срывавшиеся с уст шефа тирады Гондольский торопливо заносил в блокнот.

— Не верят в нескончаемые рауты, переговоры, перестрелки, бронированные лимузины, галстуки, шампанское, декольтированные туалеты и полагают: длится бесконечный сериал, артисты исполняют роли мэров, пэров, сэров, англетэров, — продолжал Свободин. — С этим надо кончать! — визгливо выкрикнул он и, отбросив ночной колпак, нахлобучил на голову подушку.

Пока он вслушивался в то, что, возможно, доносилось из ее раздутых наушников-мембран, не постучав, вошла жена и протянула ему телефонную трубку. Тролль попросил нас отвернуться, вылез из кровати (краем глаза я заметил нечто огромное и волосатое, хоботом покачивавшееся у него между ног), натянул брюки и вдел ноги, как в стремена, в громадные ботинки, шаркая, вышел в соседнюю комнату, откуда в течение получаса доносилось: «Исполним!», «Покажем!», «Обещаю!», «Вестимо», «Спасибо за доверие!»

Возникнув перед нами с порозовевшими щеками и в крайнем возбуждении, он процедил:

— Борьба не на жизнь, а на смерть.

После чего продиктовал список обязанных прибыть на вечернюю сходку активистов, явку назначил в загородном краеведческом музее. Заведовала им вдова почившего академика-ядерщика, который (незадолго до кончины) спутался с молоденькой аспиранткой и послал престарелую супругу подальше. Законная вдова, радуясь, что изменщик откинул копыта, не успев зарегистрировать новый брак (и опасаясь, как бы молодая соперница все же не оттягала дачу), срочно перепрофилировала хибару в усадьбу-мемориал. Трясясь от злобы к благо(не)верному, искренне ненавидя стрекозла за то, что обрек ее на унизительное прозябание, она водила по отсыревшим комнатам экскурсии и воздавала хвалу выдающемуся ученому-исследователю.

Квотированную вечерю почтил присутствием некто, чье существование я подразумевал. Невиденный доселе милостивец поразил — ладным ростом и бескровными чертами, изнеженной бледностью и неброской расцветки галстуком. Поправляя тонкими пальцами узел в треугольном выеме жесткого воротничка, он говорил:

— Устремленность жизни к уродливости видна повсюду. Изъеденный коррозией угольных шахт и вырубленных лесов ландшафт планеты… Траченные временем обноски, в которые превращает людей логика созревания их тел… Озера, зарастающие тиной… Но болотам не превратиться снова в родники. Кожа дрябнет, а не молодеет…

При общем согласном молчании он продолжал:

— Вы — герои, отвлекающие огонь на себя. Хают вас, забывая о нашем существовании. Вы — посланцы, представители зарождающейся всепобеждающей цивилизации. Недовольны вами, вот и не вспоминают о нас. Пока вы на виду, нам ничто не грозит. Продолжайте. А мы сделаем все от нас зависящее, чтобы вы не испытывали нужды ни в чем.

В тишине были розданы ордена. Каждому вручили банковскую карточку с правом неограниченного доступа к постоянно возобновляемому и пополняемому денежному кредиту. И наличных отсыпали вволю: кто сколько пожелал взять и смог унести, хоть мешок, хоть два.

— Просим, настаиваем, — говорил одариватель, — вызывайте раздражение, бешенство, ярость, продюсируйте недовольство. Ваша изощренность должна быть неистощима. Искрометна. Применяйте неосвоенные методы. Притягивайте к себе громы и молнии. А исподволь ведите к главному. Зовите смерть. Умертвляйте последние всплески живого.

— Убийство в прямом эфире! Я мечтал об этом! — завопил Фуфлович. — С последующим поеданием сырого мяса и обгладыванием костей!

Гондольский подхватил:

— Я возьму еще один псевдоним. Стану Гондонским!

— А я верну себе прежнюю фамилию и опять стану Душителевым, — веско обронил Свободин.

Тот, кого они перебили, мягко морщился:

— Не лобово. Лучше исподтишка. Придайте смертельному оскалу вид улыбки. Выдайте тлен — за именинный пирог с кремовыми вензелями. Восклицайте: «Жизнь прекрасна», но так, чтоб хотелось сдохнуть! Околеть! Повеситься!

Я смотрел на неприметного — во все глаза. Его приверженность смерти подкупала. Галстук сиял элегантностью. Туфли на тонкой кожаной подошве излучали драгоценный блеск. Шевелюра ластилась волосок к волоску. Он был — утонченное, филигранное воплощение манекенности.

— Нужно нащупать нечто созвучное всегдашней отвратительности и неувядаемой подлости бытия, — напутствовал он. — Есть рецепты пострашнее, чем удушение близких близкими. Сравните Ахматову в юности, хрупкую красотку с сайгачьей горбинкой носа, на портрете Альтмана красотка запечатлена особенно проникновенно, и фото расплывшейся голодранки в старости. Могла стать патронессой, а стала ханыгой и спекулянткой. Чего стоят мужество и непокорность, величие, крестный путь страдалицы — в сравнении с внешним и внутренним безобразным перерождением, подсуропленным судьбой?

Я сказал:

— Это совсем не то. Она — как раз исключение. Малявка. Пушкин с развороченным пулей бедром оставил неувядаемые стихи. Схоласт Джордано Бруно обуглился, но его теория торжествует. Безумец Ван Гог отхватил себе ухо, а его полотна продолжают восхищать. Старуха с растрепанной сединой и набряклостью век поражает непокоренностью.