Роман с мертвой девушкой - [45]

По завершении официальной части перекочевали (опять гуртом) на специальный молебен в отреставрированный на пожертвования Стоеросова храм, где Всевышнего — за превеликое счастье ходить с королем смеха по одной земле — благодарил, помахивая кадилом, пристяжной батюшка (тот самый, который отгонял нежелательных коммерсантов от церкви огнеметом и сам теперь развернувший в стенах обители торговлю буклетом под названием «Прочь!» — о беженцах из Туркмении). Охранники с автоматами и электродубинками оттерли случайных прихожан к стене, а нас пригласили в трапезную, находившуюся в подземном этаже, под алтарем. Юбиляр восседел в обрамлении лампад и сиянии свечей, будто младенц Христос в венце…

— Любуйся! Наш, наш до мозга костей биндюжник, хохотун, просоленный пошляк, — дул мне в уши Гондольский. — Не какой-нибудь Аркадий Тимофеевич Аверченко, имевший пять дюжин костюмов и специальную прислугу, обязанную за этой одеждой следить. Да, у нашего шуткаря семь горничных, но использует он их по назначению, а ходит в залоснившихся брюках, потому что темперамент не позволяет этим цыпам отвлекаться на стирку и глажку… Ух, какой темперамент… Не до одежды ни ему, ни им, зачастую не успевают набросить даже халаты… Так и фланируют голые от кровати к кушетке и обратно и все шутят, шутят, оттачивают остроумие, придумывают репризы и гэги…

Наблюдая, как в три горла ест и пьет остроумец, я думал: где это видано, что бичуемые привечают гонителя? Разве пустят его за ломящийся яствами стол — пировать вместе? И разве не согласный, избегающий подачек примет приглашение: прихлебать с теми, кого презирает?

В процессе вечера Захер подарил нализавшемуся хохмачу свою тельняшку, предварительно он долго ее топтал (согласно морскому суеверию — ритуал предохранял от потери чувства юмора), хлебнувший лишнего батюшка целовал виновнику веселья орденоносные лацканы и возвещал, что прощает ему все без исключения проступки, вплоть до физического устранения конкурентов — владельцев казино, которое, он знает, имело место.

— Как без этого? Ибо не мир, но меч принес ради торжества достойнейших из достойных… Неужели не порадею тем, с кем меня связывают личные интересы, а предпочту врагов? Пусть врагов любят дураки! Так завещал Господь.

Но и это было не все. Плохо державшегося на ногах гаера-бенефицианта препроводили в соседний с подземным рестораном зал, где стояли вытесанные из мрамора саркофаги с выгравированными на крышках табличками. Один, находившийся аккурат между ванной для упокоения будущих останков губернатора и выдолбленной изнутри глыбой для телес местного (еще живого пока) градоначальника, предназначался наклюкавшемуся юбиляру! Он тотчас заполз в него и захрапел…

Ерническая церемония родила догадку: не есть ли отпускающие людям прегрешения доброхоты — слуги сатаны? Зная: любое преступление сойдет с обагренных кровью или опоганенных мздой рук, можно продолжать творить зло… А опасаясь, что прощения не получишь и на Страшном Суде понесешь кару, невольно призадумаешься: стоит ли преступать черту и нарушать нравственный закон?

Пресмыкай Заединер-Златоустский, щерясь гнилыми зубами, настойчиво зазывал меня в гости к тестю-генералу, оказывается, в самые мрачные глухие времена несвободы помогавшему отчаянному смельчаку-зятю в распространении запрещенной литературы. Я спросил:

— Как такое могло быть? Как вообще можете сосуществовать под одной крышей?

Диссидент под моим взглядом заерзал. Пошел хамелеонскими переливами, как у саламандры. Впервые я заметил: лапы у него перепончатые и когтистые. Что-то сосчитав в уме, он вымолвил:

— Условимся. Вы, конечно, можете попытаться испортить мне репутацию. Но вам не удастся опорочить мое доброе имя. Да и вам самому это невыгодно. Потому что мой тесть дружит с Душителевым. Они из одной конторы. И в одинаковых званиях. Если не хотите, чтобы вас стерли в порошок, признайте меня борцом с режимом, а я, в свою очередь, буду трубить, что вы — мой сподвижник. Санчо Панса. Что, как и Фуфлович, задушены непониманием властей. Что вы — мой оруженосец. Это нам обоим пойдет на пользу. Мы сформируем обоюдовыгодное общественное мнение. И нападем на множество ветряных мельниц.

Я задумался над его предложением и нашел: оно не лишено прагматизма.

И все же, глядя на заматерелого сатирика, на откормленного батюшку, на ушлого Златоустского, на перхотного Фуфловича, на толстуху-диетологиню, вновь погружался в сомнения. Не хотелось их ворошить. Однако думы из былого сами лезли, навязывались (не хуже, чем перечисленные персоны) в провожатые и собеседники, стерегли и контролировали каждый шаг. Выводили из себя нестыковками, несоответствиями, несообразностями, которые одолевали и раньше. Каким образом могут богатеть врачи, священники или изобличающие власть юродивые? За счет чего (и кого?) у них роскошные наряды, дорогие автомобили, золотые часы и кресты? Разве у больных, которые все деньги тратят на лекарства, многим разживешься? Или у верующих, которые по душевной склонности следуют завету бессребреничества? Ну а удел диссидентов, осмеятелей, несогласных — критиковать сильных мира, не давать им жиреть, тех же, кто ничем не владеет и страждет, — поддерживать, ободрять… На деле получалось наоборот. Лекари, батюшки, прочие расторгуй, с которыми общался, были сверхобеспечены. И сверхлояльны к приказам маммоны. Костюмы и рясы шили из тончайшего сукна, подкатывали к телебашне и своим офисам (больницам, храмам) в роскошных лимузинах, имели прислугу и охрану, многочисленные загородные особняки. Что верно, то верно, за словом в карман не лезли, поэтому были крайне выгодны тем, кто нуждался в их премудрых подъялдыкиваниях. Бывает: человек замечателен, а говорить не умеет, не дано; прихлебаи не возражали провякивать то, что им подсовывали, не роптали, если в выступления монтировали закадровые аплодисменты или смех якобы восторженной публики, не гнушались вкраплять — по просьбе начальства — похвалу личности или фирме, которая была в тот момент обхаживаема и кому-то из руководства нужна. (Например, приезжали оптовые торговцы овощами и фруктами и жаловались на затык в сбыте бананов или затор редисочного направления, немедленно закуржавливалась передача, где утверждалось: бананы продлевают жизнь, а корнеплодов, более насыщенных микроэлементами, чем турнепс, топинамбур или репа и ее младшая сестра редиска не создала почва средней полосы, в эфирном балагане участвовали все примелькавшиеся присные, купоросили мозги, изрекали авторитетные мнения, демонстрировали, как в своих кухнях готовят разносолы из вышеназванных даров чернозема, глинозема и африканской саванны — и продажи залежалого товара резко возрастали). За это златоустам, соглашателям, коллаборционистам перепадали дорогостоящие презенты и конверты с вознаграждением. Не мог пожаловаться на стесненность в средствах, терялся: куда направить возрастающие их потоки? Машинами обзавелся и набил ими два гаража (к тому же меня возили на служебной), дач насоорудили того больше, украшений жене, ее сестренке и их мамаше накупил вагон и маленькую тележку… Посещала мысль: не возвести ли для моей мертвой девушки мавзолей, пантеон? Знал: ей не нужно, не одобрит помпезности и показухи. Но катил по накатанной… Вслед за всеми. Был — как все…