Роман Молодой - [45]

А посольство великого князя Ивана Московского к Ольгерду в Вильно, возглавляемое Дементием Давыдовичем, только разгневало великого литовского князя. Последний потребовал вернуть ему Ржев, захваченный Москвой, который литовцы пытались безуспешно отвоевать во время своего весеннего набега, неожиданно пройдя через смоленскую землю: москвичи, прислав в Ржев Василия Васильевича Вельяминова с дополнительным войском, отбились. Страсти подогрел бежавший из тверского удела от притеснения своего дяди Василия Михайловича Тверского князь Всеволод Александрович Холмский. Явившись в Вильно и представ перед Ольгердом Гедиминовичем, он не только попросил защиты от своего дяди, но и всячески очернил союзника своего притеснителя – Москву. Свой гнев на Ивана Московского великий князь Ольгерд выместил на митрополите Алексии. Из Вильно в Киев был прислан отряд литовских воинов, который разоружил дружинную охрану московского святителя, а его самого поместил в отдельную избу, в так называемое «уединение». Окруженный сторонниками князя Федора и литовцами, митрополит подвергся оскорблениям и насмешкам, его дважды пытались отравить. Однако мужественный святитель не только терпел все издевательства врагов, но даже действовал: ухитрился послать в Москву очередную весть о своем положении.

И вот московские бояре собрались 13 ноября у одра лежавшего в горячке великого князя Ивана, пытаясь вывести его из тяжкого состояния новыми, требовавшими неотложного решения, сведениями. Но великий князь не слышал их: перед его глазами проносилась вся прежняя жизнь. Он видел отца, сурового и властного Ивана Данииловича, брата Симеона, красивого стройного юношу, пытавшегося обуздать разговорившихся бояр…Наконец, он вздрогнул. – Надо не только говорить о беде нашего святого отца, но и действовать! Пошлите в Киев надежных людей и силой освободите его! – прохрипел он. – А я ухожу в «горние дали«…И запомните, я завещаю Коломну и Можайск моему сыну Дмитрию! И пусть наш славный святитель Алексий присмотрит за ним. Я верю, что он скоро вернется живым и невредимым! А если будет нужно, пошлете на Киев войско! И не отдавайте Литве Брянск и Смоленск! Постарайтесь дружить с их князьями…

Тут великий князь привстал и, задыхаясь, бросил: – Я вижу славный Брянск и мою дивную Федосьюшку! Так ты – жива, моя супруга и вечная любовь?!

Бояре в ужасе переглянулись.

– Вспомнил свою первую, брянскую, супругу! – буркнул боярин Иван Михайлович. – Значит, его дело плохо!

– Я вижу твое прелестное личико, моя верная супруга! – тихо сказал князь, поднимая руки. – Сбылась моя мечта, обращенная молитвами к нашему Господу: вот мы и встретились, лада моя, и теперь навеки будем вместе!

Великий князь дернулся всем телом, тяжело вздохнул и уронил руки на грудь. Его лицо осветилось, и на глазах у растерявшихся бояр его губы растянулись в прекрасную улыбку, разом изменившую облик страдальца и превратившую его в сказочного, как бы уснувшего, царевича, отправившегося за далеким счастьем.

– Скончался! – завопили, исходя слезами, московские бояре. – Горе, какое тяжелое горе!

ГЛАВА 17 НОВАЯ ОРДЫНСКАЯ «ЗАМЯТНЯ»

Князь Роман Михайлович стоял на коленях у золотых ступенек ханского трона и ждал, когда хан скажет свое слово. Однако новый повелитель Орды – хан Ноуруз – молчал. Молчали и ханские приближенные. С поникшей головой стоял слева от ханского трона тайный советник хана – Тютчи: его положение резко ухудшилось, и хан Ноуруз, едва успев провозгласить себя повелителем Орды, дал понять некогда влиятельному вельможе, что тот лишь временно занимает свой пост. – Я дам тебе своего человека, – грубо сказал он Тютчи, заняв дворец, – чтобы ты научил его государственным делам! А потом отправишься на покой!

Что такое уйти на «покой», Тютчи понимал: при нынешних нравах в Сарае это означало скорую смерть. Но он не боялся смерти! За последние годы угрозы его жизни случались не один раз…Каждый новый хан с подозрением относился к приближенным своего предшественника, и было удивительно, как Тютчи еще уцелел. Вместе с ним из прежних ханских сановников во дворце остались Серкиз-бей, Сатай (привлеченный еще ханом Кульпой и бывший в опале при Бердибеке) и гурген покойного хана Бердибека Мамай, женатый на его сестре. Несмотря на родство с Бердибеком, Мамай не особенно выделялся среди ханских сановников. Невысокий, худощавый, с жидкими бородкой и усами, Мамай предпочитал отсиживаться на советах хана Бердибека, где господствовал мурза Товлубей. Слова последнего решали едва не все, и Тютчи не раз видел, как после очередного высказывания Товлубея, Мамай почтительно кивал головой, молчаливо с ним соглашаясь. Такое поведение спасло жизнь скромного ханского зятя, когда умер Бердибек, и началась борьба за сарайский трон. Вот и при Ноуруз-хане он тихо сидел на мягких подушках среди новых ханских приближенных, соглашался с ними и поддакивал даже когда новый хан принимал нелепые решения.

Так, сразу же после смерти великого владимирского и московского князя Ивана Ивановича из Москвы в Орду по решению бояр (от имени малолетнего князя Дмитрия Ивановича, наследника умершего) был послан киличей Василий Михайлович с богатыми дарами. Московский посол просил у Ноуруз-хана подтвеждения права Дмитрия Ивановича на великокняжеский ярлык, за что сулил прислать из Москвы богатый выкуп. Но хан Ноуруз, посоветовавшись со своими людьми, недолго думая, отказал. Тогда Тютчи попытался переубедить хана и подробно объяснил, что «спокон веков Мосикэ была лучшим данником, и прочие коназы не доставят нам столько серебра»! Хан же, хоть и выслушал его совет, усмехнулся и сказал: – Я ведь говорил тебе, глупый Тютчи, чтобы ты не лез ко мне с вредными советами! Пусть тот молодой коназ Дэмитрэ приедет сюда сам и смиренно, на коленях перед моим троном, попросит у меня ярлык! А я подумаю, достоин ли он моей щедрости!