На съемочную площадку мы явились краснее тех ягод, которые нам удалось проглотить. Сначала мы могли только молча чесать руки и ноги, не обращая ни на кого внимания. Потом Альфия понесла матери несколько кустиков земляники, которые я вырвала с корнем уже во время бегства.
Наверное, Венера считала виновницей похода меня, потому что, обмывая лимонадом Альфиюшкины руки, она посмотрела на меня очень сурово.
— Ты хулиганка, Альфия! — строго сказала Венера, вытирая носовым платком руки дочери. — А ты знаешь, как надо поступать с хулиганками?..
Сердце мое упало прямо в пятки, искусанные комарами. Но моя маленькая подруга только хитро рассмеялась.
— Хулиганок надо любить, обнимать и вкусно кормить! — объявила она, повиснув на шее у матери.
Так как я не могла полностью согласиться с этим утверждением, то мне оставалось только спрятаться от упрекающих глаз Венеры. Я села за кустами боярышника и, поплевав на платок, начала тереть места укусов.
Неподалеку, около вековой липы с лиловыми, подкрашенными листьями, стояли Евгений Данилович и «пастух» Анвер. Я прислушалась.
Наш режиссер спокойно говорил:
— Не горячитесь, Анвер. Ну как вы будете исполнять лирический танец, когда у вас от раздражения губы трясутся?..
— Я только человек, Евгений Данилович, и не могу равнодушно… — быстро и сбивчиво начал Анвер, но, видимо, не в силах объясниться, махнул рукой.
— Перестаньте злиться, — сказал Евгений Данилович. — Многое вас раздражает только потому, что вы не понимаете трудностей самого кинопроизводства. Свет, например, всегда устанавливают на площадке долго…
— Да солнце шпарит вовсю! — перебил Анвер. Его манера быстро говорить придавала речи оттенок особенного возмущения. — Чего еще с лампами возиться? Какие лампы с солнцем сравняются?
Разговор становился для меня таким интересным, что я подошла к ним. Они не обратили на меня внимания.
— Солнце не заботится о нас, — спокойно возразил Анверу Евгений Данилович. — Ему все равно, что освещать. Нам же надо, чтобы на экране получилось выпукло то, что необходимо, а ненужное стушевалось. Долго и получается именно потому, что солнце непрерывно меняет свое положение в небе.
Наш режиссер вскинул взгляд на ослепительно пылающий диск и, зажмурившись, спросил:
— Ну что бы сказали вы, Анвер, увидев на экране, как пастух, взявший курай, был ярко освещен, а когда поднес его к губам, вдруг потускнел, потемнел и его лицо из загорелого превратилось в серое?
Анвер молчал. Он стоял спиной ко мне, и я не видела его лица, но задорно вскинутая голова опустилась. Евгений Данилович улыбнулся.
— Вот поэтому-то мы каждые пять минут и смотрим на небо через темное стекло, чтобы проверить, не появилось ли перед солнцем какое-нибудь облачко, хотя бы самое легонькое…
— А иногда, наоборот, облаков ждут! — буркнул Анвер.
— Да, — так же терпеливо продолжал наш главный режиссер. — Если на небе совсем не будет облаков, то оно получится на экране плоским, искусственным, как самая плохая декорация. Видите, какое дело…
Я слушала эти интересные объяснения разинув рот, но Анвер не унимался:
— Некоторые спят на ходу!
Евгений Данилович слегка нахмурился.
— Действительно, Валя и Вася медлительны, но это их первая самостоятельная работа, и наш долг помочь им, а не дергать… Так уж получилось, что большинство нашей киногруппы — молодежь! Приходится с этим считаться…
— Выходит, со всеми можно считаться, кроме артистов балета… — съязвил Анвер.
В глазах Евгения Даниловича появился холод.
— Вы принуждаете меня сказать, Анвер, что сейчас у нас получилась неудача не только по вине осветителей. Я заметил, что вы изволили остановиться не там, где было намечено… Вы нарушили общую композицию кадра. А после этого мешали своей нервозностью Анне Николаевне.
Мне было приятно, что Евгений Данилович вступился за Анну Николаевну, но Анвер от этого только возмутился.
— Евгений Данилович! — воскликнул он. — В театре «пастух» так танцует, что у зрителей дух захватывает, а я тут хожу да руками махаю… Утренняя зарядка какая-то, а не балет.
— Подождите… — старался урезонить его Евгений Данилович.
Но Анвер, ничего не желая слушать, продолжал возмущаться:
— Зрители в кино будут говорить: «Дурак башкирин, видно, и танцевать-то не умеет, а взялся…» А я об этой роли знаете как мечтал! Попросил Хабира, прежнего исполнителя «пастуха»… Он у нас парторг… С дорогой душой помог заранее танцы разучить… А она… Анна Николаевна…
— Можно снимать! — крикнули в один голос оба оператора с высоты своего крана.
— Успокойтесь, Анвер, вам сейчас танцевать… Я даю вам слово привлечь Хабира к работе над вашей ролью. Вижу в этом необходимость сам… — торопливо, уже на ходу, сказал Евгений Данилович и скомандовал в рупор: — Приготовиться к съемке!
Это было ужасающей неблагодарностью по отношению к Анне Николаевне, поставившей балет в их театре почти двадцать лет назад. Теперь я вдвойне оскорбилась за нее, потому что поначалу считала ее слишком мнительной.
Я встала и невольно оглядела всю поляну, стараясь увидеть Хабира. Вдруг он прошел мимо меня своей крадущейся походкой. Я с особым вниманием посмотрела на него, даже обернулась ему вслед. Небольшого роста, легкий в движениях, он бесшумно скользил по траве, потому что во время съемки ходить запрещалось, но в его удаляющейся гибкой фигуре, в мягком покачивании сильных рук было что-то пугающее. Наверное, так приближаются к своей жертве дикие звери.
