Роль, заметная на экране - [12]

— Вот это да! — восторженно выразил он свое одобрение и спросил у Евгения Даниловича: — Ну, так чо, выключать лихтваген-то?

— Да, дядя Степа, отдохните, — сказал тот. — «Камыши», вы тоже можете полчасика отдохнуть…

Балерины быстро сняли свои жестконосые туфли и, с удовольствием растирая ноги, уселись по краю брезентового озера. Роза и Фатыма, подстелив газету, улеглись на земле. Никто не ушел к раскладушкам. Даже некрасивая Венера, прижав к себе Альфию, пристроилась на пеньке около самой кромки воды. Все смотрели на Хабира.

— Итак, Анна Николаевна, вы хотите что-нибудь изменить? — сухо спросил Хабир.

— Нет. Пусть так все останется. Венерочка, попробуйте!

— Это нам многое облегчит, — заметил Евгений Данилович. — Надо просить Хабира, чтобы он помогал нам всегда.

От досады я не знала, что делать. Теперь, после тронувшего меня до глубины души танца на заливе, такое отношение к Анне Николаевне казалось мне особенно несправедливым.

«Ослепли они, что ли? Неужели можно не заметить, как все было прекрасно?» — подумала я и, не желая больше ничего видеть, пошла на пароход. Но это не было бегством из трусости, как утром на поляне с комарами.

Я решила помочь Анне Николаевне, и надо было придумать, как исправить свою оплошность. Необходимо было действовать во что бы то ни стало.

* * *

Встретиться наедине с Анной Николаевной оказалось очень трудно. Она все время была на людях. Даже на пароходе ее громкий голос раздавался то в одном конце, то в другом. Когда же она наконец ушла в свою каюту, беленькая Лена, живущая в соседней, предупредила:

— Она занята. Кадруют на завтра…

— Что такое «кадруют»? — не поняла я.

Лена на секунду прикрыла глаза и вздохнула.

— Ой, — сказала она. — Ну, понимаешь, все, что будет сниматься завтра, они с Копылевский распределяют на отдельные куски, которые будут сняты одни крупнее, другие мельче, то сверху, то снизу…

— И долго они будут?..

— А что ты пристала? — вдруг рассердилась Лена. — Откуда я знаю? Анне Николаевне вообще раскадровка ни к чему… Только время у людей отнимает!

— Да, но она же первый раз работает в кино. Ей надо знать…

— Каждый за свое отвечает. Мне, например, не к чему лезть в тонваген регулировать звук, и кассеты уметь заряжать для меня не обязательно. Балетмейстеру надо своим делом заниматься.

Это замечание я слышала уже от оператора Васи и растерялась. Но Анну Николаевну надо было защищать от Хабира, и я спросила:

— А кто парторг в киногруппе?

— Ну я парторг. Дальше что? — чуть насмешливо спросила она.

Странно, что, чувствуя к ней большую симпатию и уважение, мне казалось невозможным заикнуться о своих опасениях.

— Не знаю, — вздохнула я. — Наверное, Анне Николаевне необходимо кое-что понять. Мне вот тоже неприятно, что я хожу здесь, как в темноте…

— Ладно, — сказала Лена, опять ласково глядя на меня. — Что ты хочешь? Я сделаю тебе…

— Да нет, просто так, — поспешила я замять разговор и решила перенести встречу с Анной Николаевной на завтра.

На следующий день повторилось то же самое, и я бесполезно проболталась с «черными воинами», все еще занимавшимися только рыбной ловлей.

К вечеру меня пригласила в трюм маленькая, хрупкая женщина с крупными чертами лица и резко очерченными ноздрями, немного похожая на шахматного коня.

Взяв за руку, она повела меня вниз.

— Не споткнитесь, — предупредила она, привычно семеня по крутой лестнице. — Мы с вами еще не познакомились. Я художник, по костюму. Меня зовут Мая.

— В отличие от Маи-администратора, эта Мая известна на «Батыре» как Мая-художница, — пошутила Лена, следуя за нами. — А теперь раздевайся. Будем примерять костюмы.

Мая-художница, к моему удивлению, принесла несколько платьев:

— Сшили по вашей мерке, но не знаю…

Я даже и забыла, что после пробной съемки в Москве меня измеряли сантиметром.

Все пять платьев оказались одного и того же фасона, с глухим стоячим воротником, длинными рукавами и широкой пышной юбкой. Два были даже совершенно одинакового карминно-красного цвета.

— Эти, кажется, совсем одинаковые? — удивилась я, надев одно из них.

— Одно должен разорвать на вас бай. Помните, по сценарию? — повернула ко мне крупную голову на тонкой шее Мая-художница.

— Воротник-то двойной! — забеспокоилась я.

— Ничего, мы предварительно разрежем его ножницами, — улыбнулась Мая.

Она навешала на меня килограмма полтора серебряных монет, нашитых на ткань.

— Можно позвать всех, — сказала Лена, удовлетворенно окидывая меня взглядом. — А Рая пусть пока выберет туфли.

Мая подвела меня к полке, набитой розовыми, аккуратно уложенными парами туфель. Блестящие новым атласом, они кажутся зрителям совершенно одинаковыми. Я взяла ближайшую пару и надела одну туфлю. Узкий, жесткий нос клещами сдавил мою обостренно чувствительную ногу. Сбросив туфлю, я пошевелила сразу онемевшими пальцами, стала растирать. Потом взялась за другую пару туфель. Эти были широковаты. У третьих нос был слишком мягок. Я уже знала: через час-другой работы туфли станут чересчур свободны, затруднят движения, даже могут привести к несчастному случаю. Примерила еще две пары. Нет, видно, как всегда, придется взять не очень подходящие, кое-где ушить, кое-где размять. Это уже наша каждодневная работа, потому что туфли быстро изнашиваются, хотя удобной паре мы стараемся продлить жизнь собственноручной починкой.