Роль моей семьи в мировой революции - [3]

Отец в лавке пересчитывал гвозди, мясорубки, холодильные шкафы, так называемые «Ледник Голднер». Отец занимался этим весь день, мать приносила ему в одном термосе куриный бульон, в другом чай. Отец продавал мясорубки. Он говорил: «Вот так!» – и вставлял пальцы в отверстие. Один клиент крутанул ручку, нож задел кончики пальцев. Отец выругался и бросил мясорубку на пол. Я ловил мух стаканом. Стакан разбился, осколки стекла воткнулись в ладонь. Я разбил окно, кусок стекла воткнулся мне в руку и торчал в ней некоторое время. Дедушка заявил: «Ну, хватит!» Все ремонтировали какие-то вещи, отец чинил самые опасные. Отца звали вешать люстру, забивать костыли для карнизов или еще что-нибудь; отцу всегда приходилось влезать на стремянку, одолженную у дворника. На стремянке отец раскачивался, напевал невнятные песенки, курил, требовал, чтобы ему подавали различный инструмент. Под ним все с ног сбивались, чтобы выполнить указания, отец торчал наверху до тех пор, пока не выкуривал несколько сигарет, длинных. Мама говорила: «Так я и сама могла!» Мама, хотя и больная, гладила с повязкой на лице, пришел отец и сказал: «Что, опять?» Отец выбросил раскаленный утюг в окно. Отец открыл бутылку пива домашнего производства, пробка вылетела вверх, отец сказал: «Вот это да!» Отец сказал: «Пошли на учения пожарников!» На учении пожарников за городом подожгли деревянную вышку, по телефону вызвали пожарников, которые прибыли, но вышка уже сгорела. Они полили пепелище водой, потом спели гимн или что-то в этом роде. Вечером отец смотрел в окна через дорогу, там переодевалась какая-то женщина. Женщину звали Ротенштейн, это было странно. Женщина переменила одежду, потом погасила свет, отец смотрел на это, как в театре. Тогда я узнал, что у женщин есть что-то вроде рубца.

Отец бросил пылающий утюг во двор. Дядя бросил сифон в процессию адвентистов. Я влез на подоконник и стал бросать на улицу подушки. Их подобрал полицейский и принес наверх. Полицейский спросил: «Господин Чосич, это ваше?» Мама сказала: «Боже, ребенок мог сам выпасть!»

Отец являлся на рассвете, шел в ванную и долго стоял под душем. Потом появлялся аккуратно одетый и причесанный. Мама говорила: «Опять как огурчик!» Отец спрашивал чаю, потом говорил: «А сейчас пора на службу!» Дедушка сказал: «Хотел бы я взглянуть на его печень!» Дядя сказал: «Ему туда губку вставили!» Мама гордилась: «Такого ни у кого нет!» Отец продавал мясорубки, висячие замки, фурнитуру для мебели. Отец лучше, чем кто бы то ни было, произносил французскую фразу: «Алон занфан дела патри! – потом добавлял: – Я умею стоять на одной руке!» Тетки восклицали: «Это же прекрасно!» Отец хватался за стул и задирал ноги вверх. Отец мог удержать меж двух стульев собственное тело в полном равновесии. Потом он произносил что-то о значении слета соколов в Праге. Дедушка сказал: «Мог бы в труппу какую-нибудь записаться!» Я сказал: «Да здравствует цирк Клуцки!» Дядя сказал: «Этот цирк потонул в океане!» Отец сказал: «Брат сокол Прохазка прочитал доклад о свободе, потом полчаса работал на перекладине!» Дедушка сказал: «Они только болтают, а дела – шиш!» Мама сказала: «Все они великие люди, творцы человечества!» Тетки сказали: «Это достойно поэмы с патриотическим содержанием!» Я сказал: «И это называется жизнь в семье!» Дедушка спросил: «Кто тебя этому научил?» Я сказал: «Этому нас научили на уроке естествознания!» Дедушка сказал: «Чокнутые все!» Свояк сказал отцу: «Я напишу циркулярное письмо о твоем поведении и разошлю всем родственникам, даже самым дальним!» Отец сказал: «Ох, от жилетки рукава отвалились!» Свояк сел и с помощью чернил «индиго» написал страшное послание Йовану Непомуку, американцу, и другим родственникам о преступлениях моего отца, очень мягкого человека. Свояк приводил даты трезвых отцовских дней как величайшую европейскую сенсацию, цитировал отцовские выражения, полные ужасных слов, а затем указывал сумму отцовского долга ему, свояку, в размере семидесяти динаров. Свояк вложил в циркуляр отцовские фотографии времен молодости и участия в движении соколов, под фотографиями написал: «Вот какой человек был, а сейчас?» Отец встал, придержался рукой за шкаф и сказал: «Я по крайней мере не ряжусь в бабские платья, как ты и твой безобразно толстый сын!» Мама сказала: «Все пройдет, все!» Дедушка сказал: «Пустое дело!» Я подумал: «Все это как в фильме "От Нарвика до Парижа", фашистском!» Мама наткнулась на костюм отца, сложенный перед ванной, мама завизжала. Мама всегда опасалась, что отец войдет в ванную, закроется, а потом вспорет себе живот каким-нибудь ножом. Отец сидел в ванной, читал газету и насвистывал. Мама сказала: «Прекрасно!» Дядя сказал: «Тикан Павлович, величайший боксер, бросился под поезд с какой-то бабой!» Мама сказала: «Бедняга, я его знала, он приходил к нам на кофе!» Отец сказал: «Кретин!»

Отцу как раз тогда вытащили из колена пульку от пневматического пистолета «Флобер», забытую там в детстве. Пулька через тридцать лет стала гулять, отцовская нога посинела. В доме были и другие вещи – например, удаленные гланды, дядины. На фарфоровой банке было написано: «Гланды!» – затем фамилия и дата операции. Гланды стояли на полке среди компотов, но отличались от них. Тетки прятали по книгам цветы, спрессованные. Дядя в спичечных коробках держал каких-то насекомых, в основном блох и сороконожек. У него также была коробка с мотыльками, наколотыми на булавки. Но это уже совсем другой разговор.