Роль читателя. Исследования по семиотике текста - [85]

в «Les mystères de Londres»:

«Это был человек лет тридцати (по крайней мере на вид), выше среднего роста, элегантный и аристократичный… Его лицо представляло собой характерный тип красоты: высокий лоб, широкий и без морщин, но пересеченный бледным шрамом, который был почти незаметен… Его глаза, скрытые опущенными веками, нельзя было увидеть, но угадывалась мощь их взгляда… Девушкам он снился – с задумчивыми глазами, с рассеченным лбом, с орлиным носом, с улыбкой дьявольской, но и божественной… Это был человек чувственный, способный одновременно и на добро и на зло; щедрый по своему характеру, по природе восторженный, он мог порой быть и скупым, мог быть расчетливо холодным – и продать весь мир ради своего удовольствия… Вся Европа восторгалась его восточным великолепием; все знали, что он тратил четыре миллиона каждый сезон…»

Аналогия тревожащая, но и не требующая филологического подтверждения: подобные образы рассыпаны на сотнях страниц литературы первого и второго разбора; и в конце концов целое течение в британском декадансе могло продемонстрировать Флемингу прославление и падшего ангела, и чудовищного мучителя, и vice anglais[348]. Оскар Уайльд, доступный любому образованному джентльмену, мог предложить голову Иоанна Крестителя на блюде в качества образца для большой серой головы мистера Бига над поверхностью воды. Что же касается Солитэр, которая – в купе поезда – возбуждает Бонда, зная, что он не может овладеть ею, то сам Флеминг использует здесь (даже как название для главы) слово «allumeuse»[349]: прототипы этого женского образа появляются снова и снова и у Барбе д’Орвильи, и у Ж. Пеладана (принцесса д’Эсте)[350], и у О. Мирбо (Клара[351]), и у М. Декобра («La Madone des sleepings»)[352].

Однако Флеминг не мог полностью принять для своих женских образов декадентский архетип la belle dame sans merci[353], который плохо согласуется с современным идеалом женщины; поэтому он комбинирует этот архетип с моделью «преследуемой девы». Здесь уместно вспомнить шутливый рецепт, который Луи Рейбо[354] предлагал в прошлом веке авторам романов-фельетонов: «Возьмите, например, молодую женщину, несчастную и преследуемую; прибавьте к ней тирана, жестокого и кровожадного… etc. etc.». Но Флеминг вряд ли нуждался в подобных рецептах. Он достаточно умен, чтобы выдумывать их самостоятельно.

Впрочем, здесь мы занимаемся не психологической интерпретацией личности Флеминга, а анализом структуры его текстов: контаминацией литературного наследия и грубой газетной хроники XIX в. и современной научной фантастики, приключенческого жанра и гипноза в духе «шозизма»[355] – все эти переменчивые элементы складываются в завораживающую конструкцию, чья суть – обманчивый bricolage[356] из готовых заемных деталей, которому порой удается выдавать себя не за то, что он есть на самом деле, а за подлинно художественное творение.

В той мере, в какой они допускают чтение изощренное, чтение читателя-соучастника, тексты Флеминга – это эффективное средство для отвлечения и развлечения, продукт высокого повествовательного мастерства. В той мере, в какой те же тексты могут производить на иных читателей сильное поэтическое (художественное) впечатление, они, эти тексты, – очередное воплощение китча. Наконец, в той мере, в какой романы Флеминга приводят в действие – у массового читателя – элементарные психологические механизмы, без всякой примеси иронии, они, эти романы, – всего лишь более изощренная, но не менее оглупляющая разновидность «мыльной оперы».

Поскольку декодирование сообщения не может быть заранее предопределено его автором, но во многом зависит от конкретных обстоятельств восприятия, трудно сказать, чем Флеминг является и чем он будет впоследствии для тех или иных своих читателей. Когда некий акт коммуникации получает широкий отзвук в обществе, решающее значение приобретает не сам текст (в данном случае – текст книг) как таковой, а то, как данный текст прочитывается этим обществом.

Часть третья Открытое / закрытое

Глава седьмая Чарльз Пирс и семиотические основы открытости: знаки как тексты и тексты как знаки

7.1. Анализ значения

7.1.1

Интенсиональная семантика занимается анализом содержания определенного выражения. За последние два десятилетия сложились два – взаимодополняющих и / или альтернативных – вида такого анализа: интерпретирующий и порождающий (генеративный). Первый представляет содержание выражения как некий спектр маркеров, второй – использует предикаты и аргументы. Обычно думают, что в первом случае анализируются исключительно значения элементарных лексических единиц, а второй подход соответствует потребностям текстуального анализа, при котором рассматриваются и семантические, и прагматические аспекты дискурсов.

Я полагаю, однако, что не следует проводить столь жесткое противопоставление двух названных видов семантического анализа. В главе 8 [раздел 8.5.2] выдвигается положение: семема сама по себе [как таковая] – это потенциальный (или зачаточный) текст, а текст – это развернутая семема. Данное положение разделял и защищал (как имплицитно, так и эксплицитно) не кто иной, как Чарльз Сандерс Пирс