Роксолана - [40]

И лишь когда пришел черед одеваться, она сама выбрала наряды тех цветов, что были ей по душе.

Не успела Настуся перевести дух, как настало время идти в трапезную, где для нее уже был накрыт столик с различными закусками, сладостями и фруктами. Там она велела служанкам, чтобы те оставили ее в одиночестве.

Убедившись, что она действительно одна в просторной, пышно убранной столовой, Настуся упала на колени и долго молилась. Искренняя, идущая от сердца молитва успокоила ее и придала мужества. Она присела к столу и осторожно отведала блюд с султанской кухни, непрерывно думая при этом о Сулеймане…

3

Молодой султан проснулся с мыслью о невольнице-чужеземке. Никогда еще он не испытывал ничего подобного. Был словно во хмелю, каждая жилка в теле дрожала.

Ему, господину трех частей света, оказала сопротивление принадлежащая ему невольница… И к тому же, ссылаясь на свою веру!.. Вещь, неслыханная в его роду!..

Мысли его беспорядочно метались. И все они были связаны с той невольницей, которую он увидел впервые не далее как вчера. Попытался отвлечься – ничего не вышло. Образ молодой чужеземки снова и снова возникал перед ним.

Вот она, как живая: золотистые волосы, синие очи… Лицо… Белое как снег, с таким нежным румянцем, какой бывает только на внешних лепестках нераскрывшегося бутона розы… И такое же ласковое, как у его матери, которая все еще волнуется за него… И при этом энергичное и полное внутренней силы!..

Глаза Сулеймана покраснели за эту ночь еще больше, чем вчера.

Дрожь пронизала все его тело. Да, он еще никогда не встречал женщины, которая так напоминала бы его мать, как эта невольница из далекого Лехистана. И он был уверен, что она и только она способна возразить ему так же ласково и твердо, как мать – единственная женщина в мире, которая до сих пор могла говорить ему правду в глаза, когда он возносился в гордыне или совершал ошибки.

Среди вечной лести и восхвалений острое слово матери было ему так же необходимо, как кусок хлеба голодному. А теперь в его сердце поселилась уверенность, что и эта невольница скажет слова истины, если только станет его женой…

Поднявшись с ложа, султан подошел к окну.

Дворцовый парк был охвачен цветением. И в душе султана расцветала вторая любовь. Он чувствовал это с невероятной остротой, но, не веря себе, снова и снова пытался понять, чем же, собственно, пленила его сердце эта девушка из далекой страны. Снова и снова воображение рисовало ему ее образ: белое, как цветок жасмина, лицо, исполненное глубокого покоя, большие бездонные глаза… Она говорила так спокойно и рассудительно, словно принадлежала к числу самых прославленных улемов ислама. По крайней мере, так ему казалось…

Внезапно шевельнулась тайная мысль, которой он устыдился. Эта мысль неосознанно была с ним еще вчера, но теперь стала острой и настойчивой, стремительно завладела всем его существом и чувствами, прокатилась горячей волной по его челу, лицу, груди, рукам и ногам. От нее султану стало так жарко, что его пересохшие губы невольно приоткрылись.

Только тогда он осознал, что им владеет страсть. К чужеземке. Невольнице. Христианке! К ней одной!..

И припомнились ее слова о чаше с красным вином. Нет, он еще никогда не пил этого багряного напитка, на который Пророк наложил запрет, но знал, что он творит с людьми. Это почти как любовь. Но любовь сильнее и крепче!..

Мысль, которой он недавно стыдился, все явственней рвалась к поверхности его сознания и тащила за собой другую, которой он стыдился еще больше. Первая была такой же, как у любого молодого мужчины. А вторая… вторая лукаво подсказывала: а не использовать ли для достижения желанной цели принуждение, для которого у него есть все средства?

От этой мысли Сулейман даже побагровел. Он, возможно, мог бы это сделать с любой другой строптивой обитательницей гарема, но не с той, которая умеет так спокойно смотреть и ссылаться на важные для него, а не для нее положения Корана!.. Но он так хотел ее любить…

Вслед за этими мыслями явилась третья, уже совсем отчаянная. Что, если эта невольница решит настоять на своем и никогда не будет принадлежать ему, несмотря на то, что евнухи уже причислили ее к женщинам, которых коснулась рука султана?

Он нервно хлопнул в ладоши.

В покое тотчас возник немой телохранитель.

– Позвать сюда кизляр-агу!

Бесконечно долгим показалось ему время, пока явился высший чиновник гарема. Он внимательно взглянул в изменившееся лицо падишаха и низко склонился, почти коснувшись лбом пола.

– Где находится та, с которой я виделся вчера вечером? – спросил султан, принимая равнодушный вид, но чувствуя при этом, что ему не хватает воздуха.

– Благословенная Роксолана Хуррем, как велит обычай, была отделена сразу же после того, как покинула угловой будуар, и получила в свое распоряжение достаточно служанок и евнухов. Сейчас она одевается и выглядит, как солнце на ветке цветущего жасмина, – ответил чиновник, уже понявший, что султан охвачен страстью к новой возлюбленной.

Молодой Сулейман так смутился, что промолчал в ответ. Ему пришлось отвернуться к окну, чтобы слуга не заметил его замешательства. Известие о том, что она облачается в новую одежду, вернуло ему надежду на то, что чужестранка рано или поздно покорится. Но он опасался того впечатления, которое она вызовет у него в ином обличье. А еще – унижения, в том случае если не овладеет ею, когда все вокруг уже знают, что он чувствует… Ведь он – господин трех частей света!