Роковые мечты - [16]

— Может быть, вы больны? — спрашивал сэр Генри.

— Нет, — отвечала я, — просто у меня нет аппетита.

— Кто плохо питается, — авторитетно заверял сэр Генри, — тот может заболеть. Если же вы опять заболеете, кто будет заниматься с Эдвардом, который ждет не дождется, когда вы к нему вернетесь?

Бедный Эдвард спрашивал, конечно, не только обо мне, но и об Александре О'Коннелле. Он был единственным, кто мог себе это позволить, потому что его имя было запрещено произносить. «Вероятно, — думала я, — так бывало и во время других скандальных происшествий в семействе Вернов. Очевидно, мое имя тоже было бы предано проклятию, если бы я умерла».

Сэр Генри в последнее время очень старался показать свое сочувствие. Например, он сумел убедить бабушку, что мне надо обязательно сшить новое платье к Рождеству. Была приглашена портниха, которая сняла с меня мерки. Сэр Генри несколько раз говорил мне, что все в конце концов уладится. Я благодарила его, он кивал мне в ответ головой и улыбался, и я вдруг впервые заметила, как похожа его улыбка на улыбку Эдварда. Но я не принимала все эти знаки внимания всерьез, потому что знала: ему нужна нянька для Эдварда.

Когда я впервые после болезни вошла в его комнату, Эдвард сидел, как всегда, на полу и играл в своих солдатиков. Увидев меня, он вскочил и, закричав «Вэл пришла!», бросился ко мне, не обращая внимания на деревянные фигурки. Он повис у меня на шее, потом схватил меня за руки, и мы закружились по комнате в каком-то диком танце.

Сегодня повторилось то же самое, с той лишь разницей, что в последние дни я заметила за ним желание потискать меня. Конечно, мне это было неприятно, и я попросила его оставить меня в покое.

— Эдвард не может, — сказал он. Потом помолчал, выдвинув вперед нижнюю губу, и закончил: — Он тебя любит.

— Я тоже тебя люблю, Эдвард, — сказала я. — А теперь садись за парту и давай писать буквы. Ты ведь это уже умеешь, да?

— Это я буду рисовать с Александром! — сердито ответил мне Эдвард.

— Александра больше нет! — Я отрезала путь к отступлению. — Нам придется обходиться без него. Ты ведь уже большой мальчик и справишься с этим сам.

— Не справлюсь!

«Попробуем поискать какой-то обходной путь, чтобы одолеть его упрямство», — подумала я.

— Когда он вернется, ты покажешь ему, как хорошо учился без него…

Эдвард наморщил лоб, пытаясь выразить свою мысль.

— Эдвард, надо писать, — сказал он наконец, и я облегченно вздохнула.

Как и Эдвард, я, конечно, не могла забыть Александра О'Коннелла. Разум говорил мне, что он гнусный соблазнитель и негодяй, а сердце говорило, что я по-прежнему люблю его и вряд ли смогу забыть, что я ввела в искушение молодого человека, который, естественно, не смог справиться с собой, и что, наконец, если бы я пробиралась в свою комнату осторожно, как кошка, то и дедова плеть не прошлась бы по моей спине, — короче, я ясно видела собственную вину и свою величайшую глупость.

Следя за тем, как Эдвард выводит пером на листе бумаги каракули, я вспомнила горящую свечу, бегущие по листку бумаги строчки и среди них два слова «моя милая». Меня мало волновало то место, где говорилось о богатстве деда, но я была бы очень рада узнать, кто эта женщина.

Потом я вспомнила, как я гордилась тем, что родилась с королевой в один и тот же день, и мне стало невыносимо грустно от того, что я придавала такое огромное значение совершенно случайному факту. Впрочем, не будь у меня этой иллюзии, мне вряд ли удалось бы вынести скуку жизни в замке Кардуфф. Теперь я должна была жить без иллюзий и ждать, когда деду заблагорассудится найти мне мужа.

— Не могу больше! — завопил вдруг Эдвард и, размахнувшись, бросил перо в стену перед собой. Он опустил низко голову, и я заметила, что из правого уголка рта у него течет слюна. Я погладила его по голове.

— Отдохни, Эдвард. Сейчас Питерс принесет тебе чашку горячего шоколада, а потом ты поиграешь в солдатики, хорошо?

У него вдруг затряслись руки, и я поняла, что надо бежать за Питерсом. Когда мы вернулись, он уже катался по полу и кричал. После отъезда Александра О'Коннелла припадки повторялись все чаще и становились все более продолжительными, но сэр Генри наотрез отказывался пригласить доктора Бэнкхёрста.

Мы с трудом уложили его в постель, и я, дрожа всем телом, опять вернулась в классную комнату. Подойдя к окну, я вдруг почувствовала, как хрустнуло перо под моей ногой.

Я стояла у окна и думала: дед, возможно, радуется тому, что такая грешница, как я, должна ухаживать за слабоумным молодым человеком и выполнять все его желания. Может быть, в его намерения входит свести и меня с ума. Нет, только не это! Надо будет серьезно поговорить с сэром Генри — ведь он стал ко мне очень хорошо относиться — и попросить его, чтобы Эдвард находился под постоянным наблюдением врачей. Как жаль, что я не могу это сделать уже сегодня: сэр Генри уехал по своим делам в Лондон.

Тянулись один за другим безрадостные дни. Встав с постели и одевшись, я должна была напрячь всю свою волю, чтобы спокойно выслушивать язвительные замечания, грубые приказания и терпеливо сносить постоянный гнет. Как ни странно, это помогало мне держаться днем.