Роковой сон - [34]

— Но тогда Нормандию поглотит Англия, а не Франция.

— Может, и так, но, клянусь смертью Господа, нормандцы будут жить!

Оба долго молчали. Наконец Рауль сказал:

— Еще есть Гарольд, сын Годвина, великий вождь народа, как о нем говорят, он и сам многого хочет добиться. — Юноша кивнул в сторону спящих заложников. — Вы что, рассчитываете удержать его на этом тонком поводке, ваша милость?

— Лик святой, конечно нет! — рассмеялся Вильгельм. — Это кузен Эдвард заставил меня взять их. Они не причинят беспокойства.

— Мне бы хотелось, чтобы мы увиделись с эрлом Гарольдом, — задумчиво проговорил Рауль. — По отзывам всех он — настоящий мужчина.

— Вероломный выводок, — ответил Вильгельм, — одного я уже поймал. — Он кивнул в сторону прелестной головки Влнота, лежащего на оленьей шкуре. — И будь уверен, не упущу никого, но остаются еще пятеро; Свен, Гарольд, Тостиг, Гирт и Леофин, двое из них еще дети, но в их жилах тоже течет горячая кровь Годвина. Свен — тот просто невоздержанный пес с головой волка, насильник святой аббатисы, о нем можно не думать — он в конце концов сам запутается в собственном саване. Другой, Тостиг, носится попусту, как дикий кабан с пеной на клыках. Можешь мне не верить, но он сам отыщет собственный конец, и притом кровавый. Последний — это Гарольд, которого мы так и не увидели. Когда придет час, Бог нас рассудит. Но Эдвард боится его. — Вильгельм скривил губы. — Король Англии! — презрительно произнес герцог. — Король Англии, святые праведники!

Из тени неожиданно прозвучал голос:

— Там только один святой, братец. «Король, король, против вас идет целая армия», — говорят советники. «Спокойнее, друзья, — бормочет святой, — у нас есть дела поважнее». И занимается наложением рук на грязные язвы своего раба, погружается в молитвы. Вот он, твой король, братец. — С этими словами на свет вышел Гале, подмигивая и кривляясь.

— Не шути над святостью, — строго оборвал его Вильгельм. — Ведает Бог, Эдвард и впрямь творит немыслимые чудеса.

— Да уж… Не большим ли чудом стало бы, если б он наградил свою жену ребенком, чтобы было кому править после него, — ухмыльнулся шут. — Что, вернувшись домой, тоже займешься излечением прокаженных, братец?

— У меня нет чудотворной силы, дурак.

— Сожалею, что тебе недостает святости, — сокрушался Гале. — Великая вещь — быть святым. Кузен Эдвард проводит дни в молитвах, а ночью его посещают святые видения. А как жаль бедную королеву! «Не хочешь ли зачать прекрасного сына, дорогой, чтобы он был королем после тебя?» «Фи, фи! — кричит кузен Эдвард в ответ, — я слишком непорочен, чтобы заниматься этими приятными делами». И он перебирает свои четки и молится Богу и Богоматери, чтобы благословили его воздержание, при этом бросая свою Англию, как кость, двум собакам. Веселые же будут собачьи бои, прежде чем все устроится.

Герцог улыбнулся, в лунном свете заблестели его белые зубы.

— Слишком много знаешь, дружочек Гале. Смотри, отрежу тебе как-нибудь уши.

— Ладно, ладно! — ответил шут. — Тогда я опять поеду в Англию и попрошу, чтобы наш святой наложил на меня руки. Обещаю, из-под них появится парочка прекрасных ослиных ушей.

— Хватит об этом! — прервал его герцог. Он перекинул полу мантии через плечо и пошел через палубу. — Я хочу спать, — зевнул он. — Пошли со мной, Рауль.

Шут рассмеялся вслед:

— Давай спи рядом с ним на тюфяке, Рауль, ведь вскоре настанет день, когда для тебя уже не найдется места в комнате Вильгельма. «Я хочу в постель, жена, — будет говорить Вильгельм и добавит: — В конуру, Рауль, марш в конуру!»

Оба молодых человека расхохотались, но веселое настроение герцога быстро сменила угрюмость. В каюте он бросился на кровать и, скрестив руки под головой, уставился на покачивающиеся фонари.

— Эта последняя стрела была неплохо направлена, — сказал он.

Рауль задернул кожаные занавеси в дверном проеме.

— Я пойду в конуру с легким сердцем, — пообещал он.

— Но когда наконец это случится? — Вильгельм мельком взглянул на него и снова уставился на фонари. — Я больше не могу ждать. Боже мой, я слишком долго ждал! Мне нужно определенное «да» или «нет». Все, решено, мы едем во Фландрию.

— Как прикажете, сеньор, но ведь вы еще не научились считать «нет» ответом на вопрос, — усмехнулся Рауль.

— Не умею я с женщинами обращаться, — посетовал Вильгельм. — Как их понять? Что на уме у этой очаровательной холеной дамы? О чем думает эта женщина, когда она загадочно улыбается и при этом холодно говорит? Ничего не скажешь, тонкая работа! Тайная, непонятная! Она как укрепленная цитадель, которую я напрасно осаждаю. Следует ли мне далее ждать, пока эта цитадель не получит подкрепление? Но я ведь слишком хороший военачальник. — Он вскочил с постели и лихорадочно начал мерить шагами каюту. — Она как спокойное пламя, отдаленное, охраняемое, но желанное! О Господи!

— Спокойное пламя, — повторил Рауль, — а вы? Вы — тоже пламя, но, думаю, не такое спокойное.

— Нет, я сгораю. Бледная колдунья! Ивушка плакучая, такая тонкая, что я мог бы переломить ее руками! И до этого еще дойдет, поверь!

— Иисусе! — Рауль был одновременно изумлен и смущен. — И на это вы собираетесь употребить свою любовь?