Роковой сон - [32]

— Вам тоже не спится, милорд?

Герцог кивнул, поплотнее закутавшись в мантию, служившую надежной защитой от холодного пронизывающего бриза.

— Совсем не спится, — ответил он и оперся на фальшборт; в лунном свете золотом заблестели широкие браслеты на его руках. — Я думаю о Фландрии, — вдруг сказал он.

Рауль улыбнулся. Два года назад, когда после падения Донфрона они поехали во Фландрию, ко двору графа Болдуина Мудрого в Брюсселе, герцогу приглянулась его дочь. Произошло невероятное — герцог влюбился. Леди Матильда как-то тихо вошла и уселась около своего отца: остренькое личико, обрамленное светлыми косами, скромно скрещенные на платье белые лепестки рук, светло-зеленые озера глаз; потом она подняла взор на герцога и некоторое время отстраненно и задумчиво рассматривала его. Вильгельм же не мог оторвать от нее взгляда. Стоящий позади Рауль почувствовал, что его господин весь напрягся и медленно сжал кулаки. Один долгий обмен взглядами — и герцог принял решение. Позже, уже в своей комнате, он сказал:

— Эта дама будет герцогиней Нормандии.

— Милорд, но она уже была замужем за фламандцем Гебордом, — не сдержался Фицосборн.

Герцог посмотрел на него с неудовольствием, будто счел это замечанием в свой адрес.

— Эта женщина предназначена для меня, — отрезал он.

Фицосборн, которому пришлось не по душе созерцание льва, крадущего чужую добычу, попытался обратить внимание Вильгельма на сестру Матильды, Юдит, которую все считали более привлекательной. Он громко повосхищался глубокой синевой ее глаз и более пышными, чем у сестры, выпуклостями тела, пока не заметил, что герцог совсем его не слушает. Но именно Матильда, бледная, изящная, отстраненная и таинственная, пленила сердце, которое не могла ранее тронуть ни одна женщина. Ее лицо с загадочными глазами и застывшей улыбкой день и ночь присутствовало в горячечных видениях Вильгельма.

После осторожных расспросов выяснилось, что леди Матильда вдова, но не помышляет о вторичном замужестве. И началась некая тайная деятельность, были брошены намеки и получены уклончивые ответы. Герцог отправился в Нормандию, где и объявил церковному Собору о своем намерении жениться. Все выразили одобрение и радость по этому поводу, кроме архиепископа Можера, у которого были свои причины желать, чтобы племянник умер холостым. Вильгельм обнародовал имя предполагаемой невесты. Она была достойна выбора: дочь знатного и могущественного правителя, к тому же заключение союза с Фландрией считалось политически полезным для Нормандии.

Дело сдвинулось с места, но как-то слишком вяло, что было весьма необычным для напористого герцога. Между Руаном и Брюсселем циркулировали тайные представители, которые мало чего добились. Граф Болдуин прислал ответ, не вызвавший у соседей ничего, кроме раздражения. Дело было не только в том, что леди Матильда слишком долго вдовствовала, чтобы думать о новом браке, но возникали вопросы по поводу степени родства, которые вряд ли были бы одобрены церковью.

Архиепископ Можер с рвением вцепился в этот вопрос и прислал предупреждение, основанное на возражениях Папы. По его мнению, такой брак не мог быть разрешен.

Зная своего племянника, Можер посчитал вопрос улаженным, ведь герцог был глубоко верующим человеком, а природное упрямство скорее заставило бы его оставаться холостяком, чем жениться на ком-то, кроме предмета своей любви. Хитрым человеком был Можер, но и он недооценил упрямство Вильгельма.

Лев показал зубы. Представители церкви, не понимая, что над их головами сгущаются тучи, встретились, чтобы обсудить проблему относительно брака герцога; мнения разделились: с одной стороны — архиепископ Можер, с другой — сводный брат Вильгельма — Одо, который к тому времени стал епископом Байе. За церковными распрями священнослужители как-то не заметили признаков усиливающегося гнева герцога. Когда же наимудрейший человек в Европе приор Эрлуинского аббатства в Беке Ланфранк объявил, что брак не может состояться из соображений кровного родства жениха и невесты, из собравшихся туч ударил гром.

Если кто-то и думал до тех пор, что первая влюбленность герцога смягчила его нрав, то отправленное им в Бек послание развеяло эти иллюзии. Гонец на покрытом пеной коне от имени герцога объявил Ланфранку, что тот должен в течение трех дней убраться из Нормандии.

За такой грубостью могли последовать тяжелые, непредсказуемые последствия, если бы дело не шло о Ланфранке, который хорошо знал своего герцога. Он спокойно выслушал приказ и, казалось, погрузился в размышления. Его глубоко посаженные глаза посматривали то на одного, то на другого человека из свиты гонца, и, наконец, с явным облегчением остановились на том, кого он надеялся здесь увидеть. Приор повернулся и пошел в аббатство, а человек, которого он узнал, улизнув от своих товарищей, через заднюю дверь проник к нему в келью. Вошедший преклонил колено, поцеловав руку приора, затем поднялся и посмотрел ему прямо в глаза:

— Вы же знаете нашего повелителя, отец, — сказал он.

— Да уж, знаю, — ответствовал приор. — Он скор в гневе, но сейчас встает на опасный путь.