Роковая кукла - [35]

Если бы Тэкк сунул большой палец в рот и принялся сосать его, это выглядело бы абсолютно естественно. Но что-то в его облике разрушало образ взлохмаченной маленькой девочки, и стоило только получше вглядеться в его длинное, остроносое лицо, почти такое же коричневое, как и ряса, — и огромные, мутные глаза озадачивали выражением ненависти, скрывающимся в них.

— Вы, как я полагаю, гордитесь собой, — отчетливо проговорил Тэкк, обнажив похожие на капкан зубы.

— Я не понимаю вас, Тэкк, — отреагировал я. И это была чистая правда: я не понимал, что он хочет сказать. Я никогда не мог понять монаха и, боюсь, уже никогда не сумею.

Он мотнул головой назад, туда, где осталось поваленное дерево.

— Вон там, — сказал он.

— А вы считаете, что я должен был оставить его в покое и позволить ему стрелять в нас?

Я не намеревался спорить с ним, я был как выжатый лимон. И я не мог уразуметь, с какой стати он так печется о дереве. Черт возьми, оно било по нему, точно так же, как и по остальным.

— Вы уничтожили их всех, — продолжал Тэкк, — тех, кто жил в дереве! Подумайте об этом, капитан. Какое грандиозное достижение! Один удар — и никого не осталось!

— Я не знал об их существовании, — парировал я. Я бы мог, конечно, добавить, что знай я о букашках, их участь бы не изменилась. Но я промолчал.

— И что же, — допрашивал он, — вам больше нечего сказать?

Я пожал плечами:

— Им просто не повезло.

— Отстаньте от него, Тэкк, — попросила Сара. — Откуда ему было знать?

— Он ни с кем не считается, — заявил Тэкк. — Ему ни до кого нет дела.

— Меньше всего он заботится о себе, — сказала Сара. — Он стал проводником вместо вас, потому что вы едва справлялись.

— Нельзя хозяйничать на чужой планете, — провозгласил Тэкк. — Надо подстраиваться под ее законы. Приспосабливаться к ней. Нельзя идти напролом.

Я был готов стерпеть его слова. Монах побрюзжал вволю. Он высказался и облегчил душу. Даже такой ничтожный человечишка, как Тэкк, имеет право почувствовать себя оскорбленным, когда его останавливают на полдороге. Пускай монах обливает меня помоями, если от этого ему легче.

Я с трудом поднялся с камня.

— Тэкк, — сказал я, — я бы попросил вас сойти с лошади. Мне необходимо двигаться верхом.

Он спешился, и пока я пытался усесться в седло, мы оказались лицом к лицу. Его взгляд все еще был полон ненависти, даже более сильной, чем раньше. Едва шевеля тонкими губами, он прошептал:

— Я переживу тебя, Росс! Ты сдохнешь, а я останусь жив! На этой планете тебе воздастся по заслугам.

Я был еще слаб, но во мне осталось достаточно силы, чтобы схватить его и отбросить — он распластался в пыли. Кукла выпала у него из рук, и Тэкк, ползая на четвереньках, старался поднять ее.

Я ухватился за седло, чтобы не упасть.

— А теперь веди нас вперед, — приказал я. — И видит Бог, если ты вновь дашь маху, я спущусь и сделаю из тебя котлету.

10

Тропа извивалась по поверхности иссушенной земли, пересекая песчаные дюны и растрескавшиеся низины, которые недели и месяцы, а может быть, даже и годы назад заполнялись дождевой водой. Она карабкалась по изломанным, осыпающимся склонам, возвышающимся среди нелепых нагромождений земли, огибала шарообразные валуны. Грунт повсюду был красным и желтоватым, и только кое-где выделялись гладкие черные пятна в местах выхода на поверхность вулканической породы. Далеко впереди, иногда видимая глазу, а иногда сливающаяся с голубизной горизонта, возникала отсвечивающая пурпуром линия, которую можно было принять за горную гряду.

Растительность представляла собой редкий низкорослый кустарник, прижавшийся к земле, с торчащими то там, то здесь колючками. На безоблачном небе продолжало ослепительно сиять солнце, но жара по-прежнему не наступала — было все так же тепло и приятно. Солнце, наверное, было меньшего размера и не таким ярким, как наше земное, либо планета находилась от него на большем расстоянии.

На высоких склонах возвышались куполообразные каменные здания или, по крайней мере, какие-то сооружения, напоминавшие дома. Как будто кому-то срочно понадобилось временное убежище, и он, набрав плоских камней, которыми были усыпаны окрестные склоны, сложил эти хрупкие пирамиды. Камни были незатейливо нагромождены один на другой, причем, видимо, не скреплены раствором. Некоторые сооружения хорошо сохранились, в других часть камней осыпалась, а встречались и такие, что совсем развалились и лежали бесформенной грудой.

Были также и деревья. Они поднимались со всех сторон и каждое из них тянулось вверх в горделивом одиночестве, отделенное от соседних пространством в несколько миль. Мы не приближались ни к одному из них.

Не было ни одного признака жизни. Кругом простиралась лишь земля — застывшая и неподвижная. Не было даже ветра.

Я держался обеими руками за луку седла, чтобы сохранить равновесие и все время боролся с искушением провалиться в зияющую темноту, которая наплывала на глаза, как только я переставал ей сопротивляться.

— Все в порядке? — спросила Сара.

Я даже не помню, ответил ли я ей, настолько я был поглощен стараниями не выпасть из седла и одолеть темноту.

Мы остановились на привал в полдень. Не помню, ели мы или нет, хотя полагаю, что ели. Хорошо помню одно. Мы расположились на участке бесплодной земли под одним из склонов, и я сидел, прислонившись к земляной стене, перед моими глазами находилась другая такая же стена, и я заметил, что она была образована отчетливо проступающими слоями обнаженной породы различной плотности. Некоторые слои были глубиной не более нескольких дюймов, другие — не менее четырех-пяти футов, и каждый из них имел свой неповторимый оттенок. По мере того, как я разглядывал эти слои, я постепенно начинал осознавать смысл исторических эпох, которые каждый из них представлял. Я пытался переключиться на что-нибудь другое, так как с этими мыслями возникало тревожное ощущение причастности к великой тайне. Казалось, я, подвластный чьей-то посторонней воле, сосредотачиваю все свои способности, концентрирую свою энергию и духовные силы на глубоком проникновении в суть времени, которое на моих глазах воскрешает стена. Но переключиться я не мог: по неведомой причине я должен был это делать, вынужден был прилагать все старания, чтобы добиться истины. Я мог лишь надеяться, что где-нибудь на пути познания достигну конечной точки — точки, за которой уже нет дороги вперед, или рубежа, на котором я пойму или почувствую все, что я должен понять или ощутить, подталкиваемый к этому невидимой рукой.