Рок–роуди. За кулисами и не только - [17]

Шрифт
Интервал

Он застонал, так как Донна делала всё, как её просили. Сюзи же зашла сзади и без предупреждения стала засовывать этот чёртов мокрый шарф прямо в задницу бедняге Хилтону. Но Хилтон, видимо, слишком был увлечён действиями Донны.

Как только по усиленному дыханию и хрипам Хилтона стало ясно, что он на подходе, Сюзи неожиданно выдернула шарф. Похоже, каждый узел пытался разорвать его задницу, так пронзительно закричал Хилтон, думаю, удовольствия он от этого не получил.

Я решил уклониться от такого «по–китайски», и мы, забравшись в мини, поехали к себе в гостиницу.

— Каков чёртов ублюдок, — бормотал себе под нос Хилтон со своего пассажирского сиденья. — Почему мне первому пришлось испытывать это на себе? Я где–то читал о китайских пытках водой, но это удар ниже пояса.

— Точно, ниже пояса.

— Ну, да, смейся…

Не поверите, я покатывался со смеху.

— Ладно, только обещай мне, что никто из наших об этом не узнает.

Я дал ему обещание, только вот пальцы я держал скрещенными. Только вот назавтра это стало главным предметом нашего с Эриком разговора. И только вот остаётся напомнить, что Эрик из всех нас — самый величайший хранитель тайн. И вскоре об этом уже знали все. Прости, Хилтон, но ты же сам сказал мне смеяться.

Тоже зверь, но другой породы

С этого дня мне нравилось проводить время вместе с группой, но я никак не мог предвидеть, насколько приблизит меня одна случайная встреча к тому, чтобы чуть не стать полноправным членом одного из самых выдающихся коллективов тех лет.

Помню, мы впервые попали в Лос–Анжелес, осенние гастроли 1964 года близились к завершению, и наш промоутер, специализирующийся на Западном Побережье, Эл, определил нас в гостиницу Беверли–Вилшир, расположенную как раз напротив Родео–драйв, улицы с самыми дорогими в мире магазинами. Эл появился в первый же день, как мы туда заселились, и представился каждому из нас. Это был человек высокого роста, уверенный в себе, с не сходящей с лица улыбки сверкающей рядами зубов, которая так отличает американцев от всех остальных людей. Добавьте сюда короткую стрижку чёрных как смоль волос и карие глаза, которые делали его слишком симпатичным, для того чтобы быть промоутером, по крайней мере я так считал, сравнивая его с теми грубыми ослами, с которыми мне приходилось иметь дело у нас дома, в Англии. Но это же был Голливуд. Здесь все до единого, казалось, были звёздами экрана, к тому же Эл оказался отличным парнем, и мы все сразу с ним сдружились.

Эл знал и любил Голливуд, и с радостью начал делиться этой любовью со мной, найдя в моём лице благодарного союзника.

— Таппи, у тебя есть кто–нибудь на примете, с кем бы ты хотел, чтобы я познакомил тебя, пока ты здесь?

— Да есть один человек…

— Ну же, Таппи, это же Голливуд. Имя, назови имя.

— Джерри Люис, — после некоторого замешательства, произнёс я. — Ещё подростком я пересмотрел все его фильмы. Мне нравится этот человек. Он — живая легенда.

Сказал, и посмотрел на Эла.

Он посмотрел на меня поверх солнцезащитных очков и одарил меня своей кинозвёздной улыбкой.

— Ну конечно. Я знаю Джерри уже давно. Предоставь это мне, Таппи; я подумаю как устроить вашу встречу.

Мне всё больше нравился Эл, и он определённо считал себя большим человеком, но здесь, в Лос–Анжелесе, как я уже успел заметить, каждый отлично выглядел и каждый считал себя большим человеком. Поэтому я уже было подумал, что из этой затеи ничего не выйдет, но самое поразительное оказалось впереди. Представьте: раннее утро, (я уже стал забывать о вчерашнем нашем разговоре, а надо сказать, эти американцы, до сих пор не понимаю, как им это удаётся, быть приветливыми в такие ранние часы?) я, еле передвигая ноги, плетусь по улице, возвращаясь от очередной тётки, с которой провёл бурную встречу, стараясь придать хоть какое–то движение моим измотанным костям и вдруг слышу:

— Эй, Таппи! — это меня Эл окликнул из своего автомобиля, сбавив скорость и пристраиваясь ко мне рядом.

— Что…? Кто…? Какого чёрта…? Что тебе, Эл?

— Ну же, Таппи! Ты же не будешь винить Санта—Клауса, что он появился слишком рано со своими волшебными санями в этом году.

— Слишком рано, верно сказано. Ты хоть знаешь, который час? Да и вообще, о чём ты толкуешь?

— Я выполнил твою просьбу, ну, запрыгивай. Коламбия и Джерри Люис тебя ждут. Но если ты будешь стоять здесь разинув рот и дальше, то уверяю тебя, через минуту он будет полон москитов, а я… я — опоздаю. Ну, так как, остаёшься?

— Что ты! — воскликнул я, прихлопывая рот и впрыгивая в машину Эла.

Он нажал на газ и весело запел в полный голос Jingle Bells.

Я не врал, когда Эл спросил меня, с кем бы я хотел, чтобы он познакомил меня. Джерри Люис был моим кумиром. Но от одной мысли о встречи с ним меня начинало трясти. В Голливуде у него была репутация самого отвратительного субъекта. Представить не мог его реакцию на встречу с каким–то парнем из Англии, которого он и в глаза то не видел никогда. Я только молил Бога, что слова Эла, что он «знает Джерри давно» окажутся правдой. Или, что совсем уж невероятно, Джерри окажется фанатичным поклонником нашей группы.

Когда мы подъехали к воротам этой знаменитой студии, нам объявили, что мистер Люис «на эпизоде» его новой картины, Three on a Couch. Казалось, Эл знал своё дело, он оставил меня в какой–то комнате, сказав, чтобы я ждал его там и что он скоро вернётся с целым мешком «подарков от Санты».


Рекомендуем почитать
Жизнь с избытком

Воспоминания о жизни и служении Якова Крекера (1872–1948), одного из основателей и директора Миссионерского союза «Свет на Востоке».


Пазл Горенштейна. Памятник неизвестному

«Пазл Горенштейна», который собрал для нас Юрий Векслер, отвечает на многие вопросы о «Достоевском XX века» и оставляет мучительное желание читать Горенштейна и о Горенштейне еще. В этой книге впервые в России публикуются документы, связанные с творческими отношениями Горенштейна и Андрея Тарковского, полемика с Григорием Померанцем и несколько эссе, статьи Ефима Эткинда и других авторов, интервью Джону Глэду, Виктору Ерофееву и т.д. Кроме того, в книгу включены воспоминания самого Фридриха Горенштейна, а также мемуары Андрея Кончаловского, Марка Розовского, Паолы Волковой и многих других.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.


Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Имя полковника Романа Романовича фон Раупаха (1870–1943), совершенно неизвестно широким кругам российских читателей и мало что скажет большинству историков-специалистов. Тем не менее, этому человеку, сыгравшему ключевую роль в организации побега генерала Лавра Корнилова из Быховской тюрьмы в ноябре 1917 г., Россия обязана возникновением Белого движения и всем последующим событиям своей непростой истории. Книга содержит во многом необычный и самостоятельный взгляд автора на Россию, а также анализ причин, которые привели ее к революционным изменениям в начале XX столетия. «Лик умирающего» — не просто мемуары о жизни и деятельности отдельного человека, это попытка проанализировать свою судьбу в контексте пережитых событий, понять их истоки, вскрыть первопричины тех социальных болезней, которые зрели в организме русского общества и привели к 1917 году, с последовавшими за ним общественно-политическими явлениями, изменившими почти до неузнаваемости складывавшийся веками образ Российского государства, психологию и менталитет его населения.


Свидетель века. Бен Ференц – защитник мира и последний живой участник Нюрнбергских процессов

Это была сенсационная находка: в конце Второй мировой войны американский военный юрист Бенджамин Ференц обнаружил тщательно заархивированные подробные отчеты об убийствах, совершавшихся специальными командами – айнзацгруппами СС. Обнаруживший документы Бен Ференц стал главным обвинителем в судебном процессе в Нюрнберге, рассмотревшем самые массовые убийства в истории человечества. Представшим перед судом старшим офицерам СС были предъявлены обвинения в систематическом уничтожении более 1 млн человек, главным образом на оккупированной нацистами территории СССР.


«Мы жили обычной жизнью?» Семья в Берлине в 30–40-е г.г. ХХ века

Монография посвящена жизни берлинских семей среднего класса в 1933–1945 годы. Насколько семейная жизнь как «последняя крепость» испытала влияние национал-социализма, как нацистский режим стремился унифицировать и консолидировать общество, вторгнуться в самые приватные сферы человеческой жизни, почему современники считали свою жизнь «обычной», — на все эти вопросы автор дает ответы, основываясь прежде всего на первоисточниках: материалах берлинских архивов, воспоминаниях и интервью со старыми берлинцами.


Последовательный диссидент. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой»

Резонансные «нововзглядовские» колонки Новодворской за 1993-1994 годы. «Дело Новодворской» и уход из «Нового Взгляда». Посмертные отзывы и воспоминания. Официальная биография Новодворской. Библиография Новодворской за 1993-1994 годы.