Родная земля - [41]

Укрывшись от ветра за стеной шалаша, Керим сел пить чай, с любопытством поглядывая на чолука. "Какая его муха укусила? Бай не отпускает, а он на мне злость вымещает".

— Ты напрасно сердишься, — сказал он. — Мы старые друзья, сколько вместе исходили по пустыне, вот я и хочу помочь.

Чары усмехнулся криво.

— Дружба… На словах все складно выходит, а на деле каждый сам за себя, кто понахальнее, того и верх.

— Что ж, по-твоему, и дружбы настоящей не бывает?

Чары раздраженно махнул рукой:

— Не тебе говорить о дружбе. Это святое слово.

Керим удивленно посмотрел на него, но промолчал и стал укладываться спать в шалаше.

Чары достал из кармана сушеную полую тыквочку, насыпал на ладонь наса[26], бросил под язык.

— Перед отъездом я зашел к Айсолтан за твоим бельем, — сказал Керим, которому молчание становилось в тягость. — Она все не дождется, когда ты приедешь. Говорит, надо уходить от баев, вступать в колхоз.

Чары сидел молча, как изваяние.

— Скучаешь небось по жене, по детишкам, — продолжал Керим, улыбаясь в темноте. — А я все о Зибе думаю… Как будто стало налаживаться у нас, а тут, как назло, перегон. Когда теперь увидимся?.. — Он приподнялся на локте, стараясь разглядеть лицо Чары. — А ведь это Айсолтан нам помогла. Без нее так и не поговорили бы…

Чары сплюнул на песок густую зеленую жижу, вытер губы, сказал с затаенной злобой:

— Вы с ней многого достигнуть можете, если захотите.

Керим снова лёг, сказав обиженно:

— Тебе и сказать ничего нельзя…

Он уснул быстро. А Чары продолжал недвижно сидеть у затухающего огня, глядя в ночь. Неспокойно было у него на душе, саднила рана, нанесенная словами Ниязкули.

Байский сын ненадолго приехал на кош перед большим перегоном, осмотрел овец, остался доволен, собрался возвращаться в поселок. Оставшись наедине с Чары, помялся со скорбным лицом, повздыхал, потом, как бы решившись, проговорил:

— Ай, Чары-джан, язык не поворачивается во рту, не люблю я сплетен да кривотолков, не мужское это дело. Но и промолчать не могу, потому что уважаю и ценю тебя, и мне было бы больно видеть, как за твоей спиной творят безобразие.

Чары насторожился, чуя неладное.

— А что такое? — спросил он, заглядывая в глаза Ниязкули.

Тот отвернулся, как будто тяжело было ему выполнять такую обязанность, сказал глухо, даже голос дрогнул:

— Мы же все свои люди, и нам не безразлична судьба ближнего… Скроешь правду — все равно, что украдешь. Да и совесть будет мучать…

— Да что случилось? — затормошил его Чары.

А Ниязкули все мялся, не говорил прямо.

— Каждому человеку в душу не заглянешь. Керим вон другом троим прикидывается, а сам… Не могу я сказать такое, язык не слушается!

Чары побледнел, схватил его за руку своими крепкими пальцами, так что Ниязкули скривился от боли.

— Не мучь, скажи, наконец…

— Ай, лучше сам с ним поговори, так вернее будет.

Чары не отпускал его. Тяжело дыша, сказал:

— Начал — говори.

— Сам заставляешь. Чары… Не хотел я… Лучше бы не видеть и не слышать такого. Ну, да ладно. Керим все дни, что в поселке был, из твоего дома не выходил, все с Айсолтан да с Айсолтан.

— Врешь! — задохнулся Чары, шаря по его лицу глазами.

— Весь поселок об этом говорит, — ответил словно бы с обидой Ниязкули.

Чары отпустил его и в изнеможении привалился к стене агила.

— Все на глазах у людей, — продолжал Ниязкули, — совсем совесть потеряли. На празднике Керим приз получил, платок, так его тут же ей отнес. Наши, как узнали, расстроились совсем, отец даже слег. Такого позора, сказал, еще не видывал на своем веку. А мать…

— Хватит, — с угрозой прервал его Чары. — Ты свое дело сделал. Уезжай.

В тот день словно бы что-то надломилось у него внутри. Белый свет стал не мил. Чары ушел в себя, не замечал ничего вокруг, все думал свою горькую думу, терзал душу сомнениями, терялся в догадках.

Верно ли то, что сказал Ниязкули? Неужели Айсолтан способна на такое? Он же верил ей больше, чем собственному сердцу… А Керим? Робкий, стеснительный, как девушка, души в Зибе не чает, — зачем ему мать чужих детей?

Но ведь Ниязкули уверял…

Голова может лопнуть от таких мыслей. А тут еще встретился односельчанин, сказал, что старший брат Чары — Атаджан просил его заехать, какое-то важное дело есть, а какое — не сказал. Верно, и до него дошли слухи?..

Похрапывает во сне Керим, может, видит во сне свою Зибу… А что если Айсолтан? Чары смотрит на спящего чабана и думает.

Какой-то зверь бродит вокруг отары. Но разве не страшнее любого зверя человек? На что только не способен он…

Мятежная ночь летит над степью, воет ветер, овцы топчутся в загоне, не могут успокоиться. А тут, под обрывом, тихо, тлеют под казаном саксауловые угли, покрываются пеплом. Скоро совсем погаснут. Но Чары не замечает ничего. Он смотрит на безмятежное лицо Керима. Может быть, совсем недавно вот так же смотрела на это лицо Айсолтан, когда засыпал он после утех в чужом доме… Все может быть, коварен человек. Недаром говорят, собака верна, а жена блудлива. Ведь она еще не стара, Айсолтан, истосковалась без мужа, а тут подвернулся молодой, здоровый парень…

Злоба душила Чары. Он здесь, в песках, спит, не раздеваясь, тело его зудит от пота, а они там, на его постели…