Родька - [57]

— Ах вот оно что! В таком случае мне придется укусить Славкину родственницу. Пойдем купаться?

— Я бы пошла, — сказала Светка, — но у меня нет купальника. То есть дома, конечно, есть…

— Ну сбегай.

— А ты не хочешь меня проводить?

— Не знаю. А ты хочешь?

— Мне все равно.

— Ну тогда сбегай сама. А я окунусь. Жарко очень. Я буду возле лодочной станции. Приходи.

— Ладно, — сказала Светка.

Но она не пришла. Я подождал часов до шести и пошел домой.

«Вот дура, почему она не пришла? Покупались бы вместе, поговорили… Главное ведь — обещала. Никто ее за язык не тянул. Не хочешь приходить — так и скажи».

Настроение у меня было неважное. Ужасно не люблю, когда меня обманывают.

Интересно, что делает папа. В последнее время он опять стал ходить в бильярдную. Отношения у нас как будто хорошие, но есть какая-то трещина а залепить ее невозможно.

— Устаешь?

— Вообще-то да.

— Может быть, похлопотать, чтобы тебя перевели на легкую работу?

— Разве я боюсь работы?

— Да уж не знаю. Во всяком случае, чего-то ты боишься. Может быть, ты боишься, что я не смогу тебя прокормить? И действительно, мало ли что может случиться. С неудачниками всякое бывает. Верно ведь?

В таких случаях я всегда молчу. Не стану же я ему объяснять, что я вовсе не считаю его неудачником. И что, если бы он действительно был неудачником, для меня это не имело бы никакою значения.

Косте мы послали триста рублей. Вместе с той суммой, которая ушла на поездку в Москву, для нас это много.

Интересно, сколько я заработаю в этом месяце? Шура зарабатывает каждый раз больше сотни. С тех пор как мы воплотили идею Касьяныча и составили бригаду, дела у нас пошли хорошо, считается, что я тоже перевыполняю норму.

Кирюха страшно доволен нашей бригадой. Кроме того, ему хочется поближе сойтись с Касьянычем. Поэтому сразу же после получки он хочет устроить маленькую вечеринку, Касьяныча должен пригласить я. Мне это приятно. И то, что у нас будет вечеринка, мне тоже нравится. Плохо только то, что все это я почему-то не могу рассказать папе. И хотя по мне ничего не видно, он как-то чувствует, что у меня есть от него секреты, и это его злит.

— Знакомое явление, — говорит он. — Идешь по Костиным стопам? Ну что ж, валяй, валяй. Посмотрим, чем это кончится.

О Косте теперь он говорит часто и почти всегда с раздражением.

Ему нравится, что внука назвали в его честь, но если я начинаю говорить об этом, он злится.

— Исаак родил Иакова. Жена родила Евгения. Могу я, наконец, знать хотя бы ее имя, черт возьми.

Раньше я с удовольствием шел домой и без всякого удовольствия в школу. Теперь все наоборот. Каждое утро я просыпаюсь с радостным ощущением от того, что надо идти на завод. Первая половила дня — чистое золото. Мы с Шурой очень как-то сошлись. Работается весело, хорошо. В обеденный перерыв мы оба бежим в заводскую столовую и, в бешеном темпе проглотив обед, сломя голову несемся в красный уголок, чтобы до гудка успеть еще сыграть пару партии а шашки. Иногда приходит Кирюха, я мы играем втроем, на высадку.

После гудка работается так же. Все хорошо. Но когда я вспоминаю, что скоро надо идти домой а как-то непонятно, по-глупому разговаривать с папой, настроение у меня портится.

Давно я не бродил по городу. Приятно все-таки.

После Хабаровска, после Москвы я хорошо понимаю, что Благовещенск вовсе не город, а городок. Здесь, конечно, по-настоящему городская только улица Ленина. Строят, строят… Уже очень много новых четырехэтажных домов, но деревянных, маленьких все-таки больше. Интересно, что здесь будет через сто лет?

Наверное, на Зее построят большую плотину. С электростанцией. А может быть, и несколько плотин. Шура говорит, что главное — найти ископаемые. Если, скажем, найдут где-нибудь недалеко много железа, то электростанцию построят в два счета. А так нет смысла. Некуда расходовать электроэнергию.

Интересно, если бы Благовещенск был, скажем, такой как Хабаровск, уехал бы Костя в Москву или нет?

Папа считает, что уехал бы.

Летом в Благовещенске очень красиво. Особенно красиво вечером. Хотя улицы не очень хорошо освещены и многие, как всегда, разрыты и перекопаны, ходить по ним приятно.

На улице Ленина — толпа. Много ребят, много девушек. А чуть отойдешь — тихо, пустынно. Когда я хожу по пустым улицам, мне почему-то не так тоскливо.

Ночь.

У меня нет часов, но я и так хорошо понимаю, что уже ночь. Пора идти домой. Если бы не голод, можно было бы еще побродить. Хорошо возвратиться домой, когда папа спит. А может быть, его нет дома? Нет, нет, он дома. Я чувствую.

Папа вдруг здорово заболел. Давно уже у него не болела печень. А тут вдруг острый приступ. Да еще и высокое давление. Ему надо лежать и нельзя волноваться.

Я хотел не пойти на работу.

Папа поморщился.

— Не имеет смысла. Не настолько я болен, чтобы нужна была сиделка. Иди, иди. Только не задерживайся, приходи поскорей, а то мне скучно.

Он улыбнулся.

Всякие есть улыбки. Особенно у папы. Иногда он улыбается просто так.

Но на этот раз в его лице мне почудилось что-то особенное. Откуда-то вдруг возникло такое ощущение, как будто мы оба вернулись в то далекое время, когда Костя еще был дома и не собирался оперировать Якова Борисовича.