Родька - [59]

— Родя, скажи ей.

Папа толкнул меня под столом ногой. Это было уже лишнее.

— Выложу вам всю правду, — сказал я. — У меня нет слов, чтобы правильно описать, как вы выглядите. Но если бы одна из моих знакомых выглядела хоть бы наполовину так, как вы, я бы тут же пошел к ней и женился бы. Даже два раза подряд. И оба раза с удовольствием.

— Гм, — сказал папа, — хорошо излагает. Но причем тут женитьба, сопляк? И что это за манера пошла? Что это за примерочные браки? Возьмите вы наши времена…

— Не надо кипятиться, — сказала Саша. — Печень не любит излишнего энтузиазма. Давайте перейдем в тихую тональность. Не возражаете?

— Обожаю, когда обо мне заботятся, — сказал папа, — так бы и болел, так бы и хворал. Идите к Родьке, а я лягу. Глупо все-таки иметь печень. Человек — несовершенное существо. Полуфабрикат. Заготовка.

— Ну что ж, пойдем к тебе, — сказала Саша и толкнула дверь Костиной комнаты.

— Не сюда.

— А куда?

— Все туда же. На кухню.

— А там у вас что? Музей? Заповедник?

— Хуже, — сказал папа, — там склеп. Можно сказать, могила моих отцовских упований.

— А где ключ от этой могилы?

— У меня.

— А почему бы не вручить его Родьке?

— Не знаю. По-моему, он не хочет.

— По-моему, ты не хочешь.

— Чепуха, — сказал папа. — Взял бы да и попросил.

— А ты бы взял да и предложил.

— Ну ладно, — сказала Саша, — давайте сюда ключ. Там, наверное, пыли на вершок. Родька, где у вас тряпка, ведро? Ты мне поможешь?

— Конечно.

Как просто, как хорошо, когда нет никаких недоразумений!

Наконец-то я живу по формуле бородатого пивовара. Каждое утро мне хочется идти на завод, и каждый вечер меня тянет домой.

Самое интересное, что, судя по Костиному письму, которое мы недавно получили, он живет точно так же. Работа ему нравится. Большие успехи. Он даже прислал вырезку из какой-то газеты, где подробно описывается его последняя операция. Дома тоже хорошо. Сейчас они обставляют новую квартиру, и наши деньги пришлись очень кстати.

Интересно бы знать, что такое красное дерево. Наверное, это какая-то такая мебель, без которой в Москве не проживешь. Вернее, не то, что не проживешь, а очень нужно. Иначе зачем бы он платил за один шкаф двести пятьдесят рублей.

Я бы, точно, не заплатил. Мне всегда жалко тратить деньги не на еду. Если бы моя воля, я бы всегда покупал все самое дешевое.

У нас плохие старые стулья. Папа хочет купить новые, и даже одно кресло. Кресло еще куда ни шло, но вместо стульев я бы купил табуретки.

— Чепуха, — говорит папа, — в доме должен быть уют, а не казарма. Или мы, по-твоему, хуже Кости? Он может выбрасывать на ветер по триста рублей, а мы не можем? Подумаешь, капиталист! Широкая натура! Погоди, вот выздоровлю немного, возьму домой работу… Ты будешь мне помогать?

— Если сумею.

— Сумеешь. Будешь делать чертежи. Я тебя научу. У тебя как? Ты что-нибудь заработаешь в этом месяце?

— Не знаю. Рублей сорок. Я нее не с первого числа…

— И то хлеб! Сорок рублей на полу не валяются. Вот давай подсчитаем. Это наш пассив. Так?

На листке из моей старой тетради папа пишет слева долги, а справа наши будущие заработки. Первая цифра моя — сорок рублей. Мне это приятно.

Каждый вечер теперь мы ужинаем втроем. Я, папа и Саша. Мы с Сашей едим что-нибудь приличное, а папа рисовую или манную кашу.

— У, живоглоты проклятые, — говорит он, — пожиратели плоти, будущие людоеды!

— Нет ничего хуже вегетарианцев, — говорит Саша, — ну сознайтесь честно, вам очень противно смотреть на жареное мясо, а? Вот у меня на вилке. Вы только посмотрите, какой отвратительно-аппетитный кусочек свинины. Это же просто ужас.

— Вегетарианцы создали культуру, — ворчит папа, — возьмите вы хотя бы Толстого или Репина.

— Вот именно, — говорит Саша, — когда мне хочется до конца хорошо думать о Толстом, я всегда отношу его вегетарианство за счет больной печени или еще чего-нибудь в этом роде.

— Не богохульствуйте, — говорит папа, — Толстой был вполне здоров, как всякий гениальный человек. Вегетарианцами поневоле бывают только такие неудачники, как я. Можно себе представить, что там делается на заводе!..

— Вы такой незаменимый?

— Чепуха. Я вполне заменимый, но заменить меня некем. Вы ж понимаете — это разные вещи.

Папе очень хочется на завод. К нему редко кто приходит. Чаще всех Касьяныч.

В гостях Касьяныч совсем другой, чем на заводе. Он много говорит. Хотя и медленно.

— Та же рыбалка. Так? Беру я лодку за двести пятьдесят рублей. «Казанка». Дюралевая. Так? Беру мотор «Москва» за двести. Снасти, палатка, то, другое, по мелочи, еще кидай сто — сто сорок. Всего у нас получается — что?

Он берет лист бумаги, надевает очки и, тщательно выписывая цифры, считает:

— Ноль, ноль и ноль. Восемь да три. Один пишем, один в уме… Берем кругло. Шестьсот рублей. Сумма, что ни говори.

— Зато сколько удовольствия!

— Удовольствия… Конечно, я ничего не говорю. Удовольствие. Да и окупится кое-что. Рыба целое лето. Грибы, ягоды. Собачка у меня есть. Купил я днями. Натаскать ее, пойдет. Поло́ва, конечно, не чистая порода. Намешано. Но пойдет по птице. А ты не охотник?

— Вот здрасьте. Мы ж с тобой ходили.

— То разве ходили? То так.

— Значит, ты хочешь купить лодку?