Родька - [38]

— Ну хорошо, — сказала Глафира Павловна, — допустим, тебе действительно необходимо работать. Пожалуйста. Но в таком случае надо смирить свою гордость. Прежде всего ученикам нужно объяснить, в чем дело.

— Ни за что, — сказал Леонид Витальевич, — я чувствую в себе еще достаточно сил, чтобы расположить к себе класс, не спекулируя своим увечьем. И, по-моему, кое-что мне уже удалось. А? Как ты считаешь?

Я хотел сказать, что да, так и считаю, но как-то не смог.

— Плотников на вас очень обижен, — сказал я.

— Да, да, — Глафира Павловна грустно закивала головой. — Ужасная история. Я как вспомню, так места себе не нахожу. Подумать только, чтобы мой сын…

— А что твой сын? — сказал Леонид Витальевич. — Я не святой — это давно известно. И потом, мое, мягко говоря, недомогание тоже не способствует улучшению характера. Если я не кидаюсь на людей, и то уже победа. А вот с Плотниковым надо, пожалуй, поговорить. Ему придется объяснить, в чем дело.

Под конец вечера Леонид Витальевич здорово развеселился, стал рассказывать всякие смешные истории про Ленинград. Про то, как он преподавал в высшем мореходном училище. Потом в два голоса они с Глафирой Павловной запели «Сижу за решеткой».

Получалось у них хорошо. Но чем дальше они пели, тем мне становилось тоскливей. Леонид Витальевич будто пел о себе.

Зовет меня взгля-а-адом

И криком свои-и-им

И вымолвить хочет:

«Давай улетим!»

И дальше:

Мы вольные птицы;

Пора, брат, пора.

Мне было так тяжело его слушать, что я даже обрадовался, когда в дверь вдруг позвонили и вошел почтальон.

— Полякова здесь живет? — спросил он. — Вам телеграмма.

— Ага! Посыпался поток приветствий!

Леонид Витальевич одной рукой приподнял очки, а другой поднес телеграмму к самым глазам:

— «Поздравляем, целуем и всей душой помним нашу дорогую Глафиру Павловну. Группа учеников». Групповая анонимка! Что может быть приятней для старой бедной учительницы?

— Ну-ка покажи.

— Надо расписаться, — сказал почтальон, совсем молодой еще парень в коротком коричневом полупальто с черным шалевым воротником.

— Да, да.

Глафира Павловна расписалась.

— И время поставьте. Сейчас ровно половина одиннадцатого.

Половина одиннадцатого. Как только почтальон ушел, я засобирался домой.

— Жалко, — сказала Глафира Павловна, — так хорошо мы распировались. Заходите еще как-нибудь.

— Спасибо. Зайду. А вы мне дадите рецепт ленивых вареников?

— Маму хотите научить?

— Да нет, я сам.

— Вы любите готовить?

— Не очень, но мне иногда приходится.

— По-моему, у него нет мамы, — сказал Леонид Витальевич, подавая мне пальто.

— А откуда вы знаете?

— Это чувствуется. Слушай, ты приглашен куда-нибудь на Новый год?

— Приглашен.

— А может быть, все-таки зайдете? — сказала Глафира Павловна. — Вдруг вам будет скучно в той компании…

— А у нас будет весело? Ах ты, мама, мама! — Леонид Витальевич обнял Глафиру Павловну за плечи, и они проводили меня до лестницы.

Никогда я еще не возвращался домой так поздно. Я думал, мне придется долго звонить, на Костя открыл почти сразу.

— Ты что это, — сказал он, — по шее захотел? Где бродишь?

— Дела!

Папа уже спал. Я потихоньку, на цыпочках прошел на кухню, не зажигая света, постелил и лег. Минуты через две вошел Костя. В темноте он споткнулся об раскладушку.

— Вот черт! Ты уже спишь?

— Нет.

— Можешь меня поздравить, — сказал он, — я устроился на работу.

— По-моему, я тебя уже поздравлял по этому случаю.

— Чепуха, — сказал Костя, — тог раз не считается. Теперь у меня настоящая работа. Месяца через два мне дадут самостоятельную операцию, вот посмотришь!

— Ну что ж, — сказал я, — большое дело. Желаю удачи!

— Ты хочешь спать?

— Ага.

— А мне что-то не спится. Я бы сейчас кофе выпил. Давай сварим.

— Ну вот еще — придумал! Папа спит.

— А! Ладно, — сказал Костя, — подвинься немного, — и сел мне на ноги. — Понимаешь, старик…

С тех пор как Костя устраивается на работу и ходит по вечерам в какую-то новую компанию, он называет меня «старик» и все время хочет что-то рассказать, но, видно, не знает, как к этому подступиться.

— Шел бы ты спать, — говорю я, — мне надоело. Хочешь что-то сказать, так скажи.

— Ты все равно не поймешь.

— Тогда не говори, Я же тебя за язык не тяну. Можешь держать свои секреты при себе.

— А ты думаешь, это так просто? Ведь ты у меня единственный близкий человек. Если не считать отца, конечно.

— А почему не считать?

— Я говорю «если не считать». Ну ладно, спи, черт с тобой. Вот так и проспишь царство небесное.

— Кто много спал, тот много видел. Не грохочи ботинками, папу разбудишь.

— Можешь не беспокоиться, твоего папу разбудить не так просто… Ну ладно, привет.

Папа запретил мне ходить на завод.

— Незачем. Завод — это не цирк. Люди работают, а ты слоняешься.

— Так я ведь никому не мешаю.

— Мне мешаешь.

— Чем?

— Тем, что я о тебе думаю.

— А ты не думай.

— Это от меня не зависит, и вообще, что это у вас за артель с Касьянычем?

— Какая артель?

— Ты не прикидывайся, — сказал папа, — я же знаю, он специально для тебя берет простую работу. Он тебя еще не агитировал школу бросить?

— Нет… С чего ты взял?

— Не умеешь ты врать, — сказал папа. — И учиться не советую. Одним словом, посмотрел — и хватит. Чтоб больше я тебя на заводе не видел.