Родька - [37]

С минуту мы шли молча.

— Тебе, правда, по дороге?

— Нет, не совсем.

— Ну ничего, доведи меня, тут уже недалеко.

Когда мы дошли до его дома, он вдруг взял меня за руку.

— Ты вот что, — сказал он, — если не очень торопишься, зайди ко мне на часок.

— Зачем?

— А без вопросов не можешь? Если тебе некогда, ты так и скажи.

Мы вошли в подъезд нового дома и поднялись на второй этаж.

Наверное, все новые дома одинаковые. Это была точно такая же квартира, как у нас, только без второй комнаты.

В коридоре Леонид Витальевич зажег свет и сразу повеселел.

Он взял мое пальто и сам его повесил.

— Мама! Мама! — закричал он. — Иди сюда. У нас гости.

Из кухни вышла небольшого роста аккуратная седая старушка в халате и в домашних тапочках. Руки у нее были в муке.

— Вот, пожалуйста, — сказал Леонид Витальевич, — тот самый Муромцев, о котором я тебе говорил.

— Очень приятно, — сказала старушка, — извините, у меня руки в муке.

— Ничего, — сказал Леонид Витальевич, — я тебя представлю. Это, как ты уже догадался, — он указал рукой на старушку, — моя мама, Глафира Павловна. Сегодня у нее день рождения.

Все это время, пока Леонид Витальевич говорил, Глафира Павловна смотрела на него и с лица у нее не сходила приятная, чуть грустная улыбка.

— День рождения?

— Да, — сказал Леонид Витальевич. — А почему это тебя волнует?

— Так у меня же нету никакого подарка. И вообще…

— Нашли о чем печалиться, — Глафира Павловна опять улыбнулась. — Вы для меня сегодня самый лучший подарок. Ленивые вареники у нас. Вы любите ленивые вареники?

— А что это?

— Грандиозно, — сказал Леонид Витальевич. — Ты не знаешь, что такое ленивые вареники? В таком случае ты для мамы двойной подарок. Пойдем, не будем ей мешать.

Мы пошли в комнату, где уже был накрыт стол. Кроме стола, в комнате стоял еще большой книжный шкаф, широкая самодельная тумбочка для радиолы и допотопная никелированная кровать с шарами и тюлевым покрывалом. Я сразу же подумал, что на такой кровати может спать только старушка.

— А где же вы спите? — спросил я. — На кухне?

— Да. А ты откуда знаешь?

— Я тоже сплю на кухне. У нас квартира такая же, как у вас, только еще есть маленькая комната. В маленькой комнате спит мой старший брат. Папа в большой, а я на кухне. Я сначала тоже спал в большой комнате, а потом мне надоело.

— Абсолютно та же ситуация, — сказал Леонид Витальевич. — Мама! Ты долго еще?

— Сейчас, сейчас! — Глафира Павловна заглянула в комнату. — Что, скучно вам без меня? Не о чем поговорить в мужской компании? Ты бы, Леня, музыку поставил. Мы на днях тут Баха купили. Такое чудесное исполнение, просто прелесть!

— Мы не хотим музыки, — сказал Леонид Витальевич, — мы хотим есть, пить и веселиться.

— Ну хорошо. Я сейчас.

Глафира Павловна ушла на кухню, а Леонид Витальевич включил проигрыватель. Заиграла какая-то скучная однообразная музыка.

— Это что?

— Это прелесть, — сказал Леонид Витальевич. — Мама считает, что я страшно люблю Баха, только сам об этом не догадываюсь. Она убеждена, что такую великую музыку можно понять только на десятый раз. Это восьмой.

— Ну и как?

— Пока не поддаюсь. Если ты не возражаешь, я все-таки сниму эту музыку.

Леонид Витальевич выключил проигрыватель и опять стал звать Глафиру Павловну.

— Сейчас, сейчас, — отозвалась она, уже входя. В руках у нее было большое блюдо с чем-то мучным и горячим. — А вот и ленивые вареники. Прошу всех к столу. Они вкусные, только пока не остынут.

— А мы им не дадим остыть, — сказал Леонид Витальевич.

Он налил Глафире Павловне в крохотную рюмку на длинной ножке, себе в стакан почти половину, а над моей рюмкой задумался.

— С одной стороны, закон гостеприимства, — сказал он, — а с другой стороны, не могу же я пьянствовать со своим учеником.

— Дай-ка мне, — сказала Глафира Павловна, — вот я ему капну, лишь бы было чем чокнуться.

Она налила мне совсем немного, мы все чокнулись, и Леонид Витальевич сказал:

— Ну, мама, за тебя.

— За ваше здоровье, — сказал я.

При слове «здоровье» Леонид Витальевич улыбнулся.

— Ты нарушил табу нашего дома. Теперь, чтобы искупить свою вину, тебе придется съесть, по крайней мере, половину вареников, Ну давай. Налегай!

Уговаривать меня не пришлось. Леонид Витальевич был очень доволен.

— Смотри, что делается, — говорил он, подкладывая мне на тарелку.

— Ну и молодец, — Глафира Павловна погладила меня по голове. — Вот если бы ты так ел, — сказала она Леониду Витальевичу и вздохнула.

— Мечты матери, — сказал Леонид Витальевич.

— И если бы ты бросил эту свою дурацкую работу. Ну посудите сами, — сказала она, — я получаю пенсию. Он тоже получает пенсию. Неужели для нас двоих…

— Мама! Мама! — громко сказал Леонид Витальевич.

— Ладно, ладно. Ты не кричи, — Глафира Павловна опять вздохнула.

Но, видно, этого разговора было не миновать. После второй рюмки разговор опять зашел о школе, о Ваське Плотникове, обо мне, и Леонид Витальевич разговорился.

— Ты странный человек, мама, — сказал он, — глупо же закрывать глаза на неизбежное. Рано или поздно это все равно случится.

— Так пусть это случится позже. Если бы ты каждый день не напрягал зрение, ты мог бы видеть еще несколько лет.

— Опять ты за свое! Ты же пойми, наконец, мама, если я буду сидеть и ждать этого сложа руки, я попросту сойду с ума.